Дьюит помог старику вылезти из ямы, и они пошли к сараю, где О'Гвинн держал инструменты. Он открыл ящик, вытащил сначала пару мешков, а потом — Дьюит даже прищелкнул языком — жесткую театральную маску на палочке. Дьюит сразу вспомнил о мистерии в богадельне, а когда получше рассмотрел находку, смог бы поклясться, что именно эту маску архангела держал в руке старый актер. Черты лица были благообразны и излучали доброту.
— Где вы ее нашли?
— У скал, недалеко от входа в потайной лаз.
— А кто в ней был?
— Вот этого-то я как раз и не знаю, — проворчал О'Гвинн. — Если бы я знал это, то взял бы с вас не эти несколько фунтов, а вдесятеро больше, помоги мне Бог!
По его печальной физиономии видно было, что он говорит правду.
— Ну хоть что-нибудь вы разглядели, даже если было совсем темно? Кто прокрадывался в лаз? Был ли это мужчина или женщина? Быстро ли двигался этот человек? Или с трудом?
— Нет, не мужчина. С трудом ли двигалась? Да нет, вовсе наоборот! Она прыгала по скалам, как серна.
— Вы увидели ее, когда она вышла из тайника?
— Да. Я пытался ее догнать, но нечего было и думать.
— А вы предполагаете, кто бы это мог быть?
— Предполагаю… то же, что и вы, — О'Гвинн явно уклонился от ответа. — Но что толку, если нет никаких доказательств? А их нет. Я уже везде поразведал, а прежде всего в богадельне, где у меня есть знакомый садовник. Но никто этой женщины там не видел. И все-таки я попытался что-нибудь выведать в подземном ходе, но зря старался. Залез туда, да сразу и вылез. Ничего там не было, совсем ничего.
— А что она хотела тайком найти в доме?
— Что же еще кроме завещания? В первый раз она поспорила с Энн, а во второй — с Лайной. Только она одна и знает, что произошло в этих древних стенах, а больше никто. Но даже самый ловкий судья не выудит из нее ни одного слова, так что все останется, как в мистерии.
Дьюит спрятал маску под пиджак.
— Не знаю, умеете ли вы молчать, О'Гвинн, но если не проболтаетесь, то будете получать от меня по пять шиллингов в день. Помните об этом, особенно после третьего стаканчика.
Выйдя с кладбища, Дьюит выбрал дорогу в сторону старой гавани. Он прошел мимо гостиницы, свернул на тропинку к Зубьям Дьявола и присел там на валун. Дул сильный ветер, однако было тепло. Из-за мыса появился парусник и пересек бухту, борясь с волнами. После него очень долго ничего не появлялось — ни корабля, ни лодки. Крики чаек приглушенно звучали в тумане, и весь мир казался заброшенным и опустевшим, а природа с величественным равнодушием взирала на человеческие страдания, заботы, опасения, надежды или радости.
Постепенно надвигался шторм, а Дьюита одолевала тревога, то погружение в себя, которого он так боялся. Как обычно, начало ломить левую половину головы, а вместе с болью зароились и все мысли, успешно разгоняемые им в течение дня. Но когда ему это не удавалось, возникало мучительное болезненное чувство бесцельности жизни. Казалось, все его старания — только пустые иллюзии. Из сотен случаев, когда он расследовал преступления, он твердо усвоил одно: люди в большинстве своем не добры и не злы, не слишком умны, но и не слишком глупы, а необыкновенно одаренные люди встречаются столь же редко, как и абсолютно бессовестные.
Но что же это за сила так различно формирует людей? Один становится убийцей, другой — благодетелем, а большинство просто не удовлетворены жизнью.
Когда Гилен тихо села рядом с ним и он почувствовал тепло ее плеча, то понял, что давно ждал ее, и вот, хотя и с опозданием, она наконец пришла. Девушка неожиданно заговорила:
— Я никогда не любила Энн, а Лайну вообще терпеть не могла. Иногда я ее просто ненавидела. Она считала себя предназначенной для высших целей, но не хотела пальцем пошевельнуть для их достижения. Она только нянчилась со своей страстью к страданиям. Ее любимая реплика: «Ах, это же не имеет никакого смысла!» Или: «Ах, зачем мучиться, зачем стараться?» Но с тех пор, как на моих глазах оба гроба опустили в землю, все прошло и я не чувствую к ним больше неприязни. Все мое существо сопротивляется тому, что я увидела их теперь в совершенно ином свете, и я все время должна сдерживать себя, чтобы не разрыдаться. Я в самом деле лишилась двух сестер, самых близких мне на свете людей. И несмотря на это…
— Да, несмотря… — бездумно повторил Дьюит. Он замолк, и снова были слышны только крики чаек и грохот прибоя.
— Энн была глупым, вульгарным созданием, и это нельзя было исправить. Она думала только об одном: как бы ей заманить мужчину в постель.
— И Финнигана?
Гилен не услышала вопроса. Она смотрела на море, но вдруг лицо ее исказилось, и она разрыдалась.
— Это ужасно, что она умерла и что Лайны тоже нет! Ни на минуту не могу забыть, что они в могиле и я никогда уже не увижусь с ними. Не могу себе простить, что их уже нет в живых, как будто я виновна в их смерти.
— А этот упрек справедлив, Гилен?
— Нет. Угрызения совести, самообвинения — что толку в этом, если уже ничего нельзя изменить!
— Да, вы правы, все это бесполезно.
— Но почему вы сидите здесь уже два часа, когда моросит дождь и вы давно промокли? О чем вы думаете? Тоже о них обеих?
— Да, тоже. Как только я соберу все доказательства, как и почему убиты Энн и Лайна, я узнаю, кто виновен, и сдам его правосудию независимо от том, кто этот человек.
— Я говорила по телефону с Лайной и знаю, что вы произвели на нее большое впечатление.
— Действительно, дождь все усиливается, — заметил Дьюит. — И вы, вероятно, знаете, что все деньги, предназначавшиеся Энн и Лайне, достанутся вам?
— Не волнуйтесь, Дьюит, я сумею их истратить. Лайна рассказала мне, ненатурально смеясь, что просила вас взять ее с собой в Дублин. Это правда?
— Когда вы хотите вернуться в Дублин?
— Еще не решила. Во всяком случае я там долго не задержусь. Я не люблю Ирландию. Не люблю наши города, потому что они мертвы и живут только прошлым. Хочу поселиться в Англии. Куплю себе домик с садом и буду жить среди людей, которым всегда ясно, где верх, где низ, где право, а где лево. А вы взяли бы Лайну с собой в Дублин?
— Нет.
— А если бы этого постаралась добиться я?
Ее серо-зеленые глаза светились, в углах большого мягкого рта пряталось ироническое и соблазнительное выражение; сверкающие капли рассыпались по рыжим волосам.
— В среду, явившись в Килдар, вы сказали, что только что приехали из Дублина, — сухо сказал Дьюит. — Но это неправда. Вы уже несколько дней находились тут, поблизости.
— Да, я солгала, — просто ответила она. — Я была с Финниганом в Реммингтауне. И занималась тем, за что в наших краях не принято осуждать только мужчин, поэтому мне и пришлось лгать. Вас устраивает такой ответ?
— Не совсем.
— Почему?
— Вас действительно ничего не связывает с Финниганом, кроме… этого?
Она зло ухмыльнулась.
— Если бы вы видели этого юного бога летом в плавках, тогда поняли бы такую бедную любвеобильную женщину, как я. Итак, ничего у нас не получится? Я имею в виду, что вы не возьмете меня под свое покровительство вместо Лайны?
Дьюит провел рукой по промокшему пиджаку, под которым была спрятана маска.
— Если вы получите все деньги да еще долю своей матери, потому что она, как мне говорили, тяжело больна и проживет уже недолго, то станете богаты. Молодая, красивая, богатая женщина может получить от жизни все, что только пожелает…
Гилен засмеялась, но в ее смехе слышалась жестокость и что-то еще оскорбительное.
— Моя мать и в девяносто лет будет так же ковылять на костылях. Она вынослива, как лошадь. Всех нас переживет.
— Всех ли, не будем уточнять, Гилен.
Девушка пристально посмотрела на Дьюита, ее змеиные глаза расширились и остановились. Медленно и четко она произнесла:
— Может быть, вы думаете, что я их убила?
— Когда Лайна еще была жива, я просил ее рассказать мне все, что ей известно о смерти Энн; предупреждал ее, что дело не только в изобличении преступника, что речь идет об ее собственной жизни. Но она крепко стиснула зубы и ничего не сказала. Через день ее не стало. Сейчас вы в таком же положении. Речь идет о вашей жизни, Гилен.