Ренье в этом смысле составлял исключение среди себе подобных. В силу своего решительного и спокойного характера он не предавался пустым мечтаниям, воспринимая как данность тот факт, что никогда ничего не узнает о своей семье.
Более того, Ренье даже не мог назвать семьей двух человек, вступивших в случайную связь, плодом которой он себя считал. Из ранних детских впечатлений память юноши сохранила лишь голод, холод и вечную усталость, которые являются неизменными спутниками бродячей жизни.
Но такова уж сила чувства, всю жизнь заставляющего человека возвращаться в мыслях к младенческой поре, что настойчивые расспросы таинственной гостьи чрезвычайно взволновали Ренье.
Он устремил на женщину пристальный взгляд, словно прекрасное тело могло, как лицо, ответить на его немой вопрос.
Под вуалью раздался серебристый смешок, и Венера повторила полушепотом:
– Кто знает? Рассказывайте все, все, все!
– Ей-Богу, у вас есть все основания смеяться, – весело ответил Ренье. – У меня вдруг возникла фантазия – из тех, что появляются порой у подкидышей. Матерью моей вы быть не можете, но я вдруг вообразил себе красавицу-сестру, покинувшую дворец и отправившуюся на поиски братишки, который за это время вырос в заправского мазилу. Я расскажу вам все, так и работать будет не скучно... Ведь вы придете еще?
– Хоть десять раз, если понадобится, дорогой брат, – ответила Венера. – Я вас слушаю.
И Ренье принялся вспоминать о том, как ребенком скитался в окрестностях Триеста и бродил по австрийской Италии, как случайно встретил Винсента, как добра была к нему, маленькому оборванцу, Ирен-старшая – прекрасная, точно ангел, мадам Карпантье, и о том, как зародилась в его душе фанатичная преданность другой Ирен, которая стала теперь прелестной девушкой и которую он называл своей невестой.
Венера слушала внимательно. Иногда задавала вопросы.
Больше всего ее заинтересовала парижская жизнь Карпантье. Гостья хотела в подробностях узнать о первой встрече Винсента с полковником Боццо-Корона, сыгравшим столь важную роль в судьбе архитектора, и о дальнейших отношениях этих двух людей.
И тут Ренье мало что мог поведать таинственной даме, ибо с тех самых пор Винсент отдалился от семьи.
Карпантье относился к детям с неизменной нежностью и заботой, но считал их слишком юными для того, чтобы посвящать в свои секреты.
Венера позировала Ренье два часа и на следующий день пришла снова, вспугнув своим появлением Эшалота и Симилора, составлявших на пару две трети Диомеда.
Во время второго сеанса Ренье решил, что незнакомка ходит к нему из-за Винсента Карпантье. В своей повести юноша подвинулся не очень далеко, поскольку гостья то и дело перебивала его вопросами, зато картина шла на лад, как, впрочем, и отношения между художником и натурщицей.
На третий день, раздеваясь, Венера заявила:
– Сегодня надо закончить и рассказ, и картину. Больше вы меня не увидите. Это последний сеанс.
XIV
ПРИКЛЮЧЕНИЕ РЕНЬЕ
Художник искренне огорчился.
– Вы уезжаете из Парижа? – спросил он.
– Я могла бы, разумеется, ответить вам «да», – произнесла Венера, укладываясь на кушетку, и поза гостьи в этот день была еще грациознее и божественнее, чем обычно, – если такое только возможно. – Но, сама не знаю почему, я не хочу вам лгать. Нет я не покидаю Париж, но со мной происходят странные вещи; не исключено, что они имеют некоторое отношение и к вам. За мной следят. Мои визиты в вашу мастерскую могут оказаться опасными и для меня, и для вас.
Ренье хотел что-то спросить, но Венера жестом остановила его.
– Я вас слушаю, – требовательным тоном проговорила она.
– На чем же мы остановились? – потер лоб Ренье. – Мы ведь даже не вспоминали о картине Разбойника, а ее как раз сегодня принесли от мастера, который сделал для нее раму.
Юноша не закончил: Венера вскочила с места. Закутавшись в полупрозрачную ткань, женщина подбежала к картине и приподняла закрывавшую ее саржу.
– Отвернитесь, – скомандовала гостья. – Из-за вуали я ничего не вижу. Я хочу откинуть с лица эти кружева.
Ренье честно встал к Венере спиной.
Женщина на несколько минут замерла перед картиной.
– Винсент Карпантье был ею потрясен, – прошептала Венера, не замечая, что говорит вслух.
– И сильно, – отозвался Ренье.
– Он уловил сходство между этим юношей и вами? – осведомилась гостья.
– Да, и Ирен тоже, – кивнул юноша. – Впрочем, я и сам сразу увидел его.
Венера вернулась на кушетку и о картине больше не говорила.
Устроившись на подушках, таинственная дама произнесла:
– Вы остановились на том, что ваше судно разбилось у берегов Корсики.
– Совершенно верно, – подхватил Ренье, кисть которого уже скользила по полотну. – Я умудрился попасть на единственный, насколько мне известно, пакетбот, который угораздило затонуть между Марселем и Чивита-Веккией. Боже мой, ну и погода же была в тот день! Бури, бушующие в трагедиях Кребийона-старшего, по сравнению с этим штормом – просто детские игрушки! Пока свет солнца пробивался из-за туч, я наслаждался зрелищем разгневанной стихии, но уже в пять часов все погрузилось во мрак. Последнее, что я видел, было черное облако, мне сказали, что там мыс Порто-Поло, это юго-западное побережье Корсики.
Мы мчались по волнам, будто нас волок сам дьявол. По левому борту что-то хрустнуло, и колесо парохода остановилось. Капитан крепко выругался и велел поднять парус. Не тут-то было! В мгновение ока ураган с треском разорвал парус в клочья.
Пассажиры были в панике. Качало так, что все лежали плашмя, держась за что попало.
Слева я заметил огоньки, вселившие в меня хоть каплю надежды. Но капитан крикнул:
– Нас несет прямо на мыс Кампо-Море.
Видимо, он был прав, ибо минуты через три судно содрогнулось от чудовищного удара и тут же развалилось на куски.
Я уже счел себя мертвым, и последняя моя мысль была об Ирен. Я подумал: «Она будет горько плакать!»
На самом деле я лишь на короткое время потерял сознание и вскоре обнаружил, что иду по камням, а сзади на меня накатывают огромные волны.
Обессиленный и продрогший, я выбрался на берег и упал на гальку. Мне казалось, что с момента кораблекрушения прошло минут десять-двенадцать, не больше.
Возможно, я ошибался. Сейчас мне кажется, что вся та ночь была удивительно короткой.
При вспышке молнии я взглянул на часы, однако в них попала вода, и они остановились. Буря неистовствовала все пуще; я слышал лишь рев бушующего моря. Никаких других звуков до меня не доносилось.Я был совершенно один. Попутчики мои то ли выбрались на берег в каком-то другом месте, то ли все погибли. Я и сам был еле жив. Холод пронизывал до костей. Я понял, что должен встать и идти, чтобы хоть немного согреть одеревеневшее тело.
Стояла темная ночь, все небо было затянуто тучами. Ни звезд, ни луны... И все же я двигался не вслепую: яркие вспышки молний освещали окрестности.
Пять лет спустя я вернулся на это место, меня влекли сюда воспоминания о событиях той ночи. Я узнал скалы, очертания мыса, узкую полоску гальки вдоль берега, но так и не смог определить, в какую же сторону я побрел по бескрайним полям морены и кукурузы.
Я полагаю, что тронулся в путь в начале седьмого. Я шел вглубь острова в поисках пристанища.
Мне не удалось найти ни дороги, ни тропы. Я пробирался через пашни, разделенные кое-где полосками невозделанной земли, на которой росли редкие оливковые деревья – маленькие и чахлые.
Временами я различал купы каштанов, и в сердце моем вспыхивала надежда. Я думал, что обнаружу под ними человеческое жилье. Однако судьба той ночью, по-видимому, отвернулась от меня. Я шел целый час – так быстро, как позволяли мне иссякающие силы – и не видел ничего, кроме полей и перелесков, таких низких, словно я бродил в Версале или Марли.
Ветер между тем свирепствовал, не утихая, леденя мое измученное тело под намокшей в соленой воде одеждой.