Карпантье остановился, чтобы вытереть пот, струившийся по его лицу. Ирен слушала Винсента с холодным безразличием.
– Отец, – воскликнула она, пытаясь отвлечь Винсента от мыслей, приводивших его в лихорадочное возбуждение, – прошу вас, расскажите мне о себе.
– А о ком же я тебе рассказываю?! – вскричал Винсент. – Я и есть тот человек, которому суждено стать Хозяином сокровищ! У меня есть кирка. И я точно знаю, где спрятан клад. Я вижу его даже с закрытыми глазами. Я пробью стену, и потечет золото, потоками, потоками...
– Ах, отец, – опять прервала его Ирен, – тогда поговорим обо мне, я так несчастна и так нуждаюсь в ваших советах!
– Разве тебе плохо с Ренье? – спросил Винсент, хмуря брови.
– Я уже давным-давно не видела Ренье, отец, – вздохнула девушка. – И вы бы уже знали об этом, если бы позволили мне произнести хоть слово. Ведь я хочу лишь одного – сказать вам правду: я не замужем. И как я могла бы обвенчаться, не испросив вашего благословения?
– Верно, верно, – согласился Винсент, – я должен был бы сообразить это сам.
– И я никогда не стану женой Ренье, – продолжала Ирен.
– Ну, ну, – рассеянно пробормотал Винсент, – милые бранятся – только тешатся...
Взгляд Карпантье упал на мужскую одежду, разбросанную по стульям, и Винсент, добавил:
– Я знаю тебя, ты – дочь своей матери и ничего дурного сделать не можешь. Но кое-что я тут не понимаю. Объясни мне все, и поскорее. Этой ночью у меня будет много работы, очень, очень много.
– Какая работа?! – воскликнула Ирен. – Вы же так устали!
– Да, – согласился Винсент, – я страшно утомлен, но не собираюсь охать, как старик. Но поговорим о Тебе. Детям нужны родители, тебя воспитывали как благородную барышню. Признайся мне во всем – и не медли.
– В моей исповеди не будет ничего такого, из-за чего мне пришлось бы краснеть, – произнесла Ирен, невольно поднимаясь на ноги.
– Тем лучше, – удовлетворенно кивнул Карпантье. – Но какой другой мужчина, кроме Ренье, мог оставить у тебя свою одежду? Меня интересует сейчас только это.
– Мы не в моей комнате, отец, – ответила Ирен. В глазах Винсента мелькнуло беспокойство.
– Так, значит, ты меня обманула, – прошептал он. – Я уверен, что точно следовал всем указаниям, которые ты дала мне в своем письме. Я выучил их наизусть.
Ирен и сама вся извелась от волнения и тревоги. Девушка предчувствовала, что, поговорив с отцом, получит неопровержимые доказательства самой гнусной бесчестности, жертвой которой она стала.
Винсент произнес:
– Голова у меня не совсем в порядке, это правда, но клянусь, что все это мне не привиделось. Я получил письмо от своей дочери, в этом я уверен. Я прочитал его сто раз, пока добирался до Парижа. Из этого послания я узнал, что демон умер. А что касается твоего почерка, то убедись сама, – добавил Карпантье, обращаясь к Ирен.
Он порылся в карманах своей куртки и извлек из них сначала пару пистолетов и маленький кинжал.
– Нужно хорошо вооружиться, когда пускаешься в путешествие, – пробормотал Винсент в свое оправдание. – Дороги теперь небезопасны...
– Вот оно! – вскричал Карпантье, найдя наконец конверт. – Смотри!
Ирен взяла письмо, которое он протягивал ей. Казалось, что в теле девушки не осталось больше ни капельки крови, так Ирен была бледна.
Она вспомнила слова графини Маргариты: «Ваш отец покинул шахты Штольберга, получив ваше письмо...» Ирен взглянула на измятый конверт. Слезы заблестели у нее на ресницах.
– Почерк мой, – прошептала она, – но рука, рука его... О Господи! Ты обрекаешь меня на ненависть к нему!
XVIII
ПИСЬМО
Винсент Карпантье, как большинство людей, не доверяющих собственной памяти и ищущих подтверждения тому, что она их не подводит, был чрезвычайно доволен, найдя письмо. Вытащив из кармана конверт, Винсент вытер пот со лба, словно человек, уставший после долгого и утомительного пути. Потом Винсент улыбнулся, но улыбка эта, странно исказив его лицо, внушала ужас.
– Я знал, я не сомневался, – бормотал Карпантье. – Да, может, я и маньяк, но разум мой не помутился. У Христофора Колумба тоже была своя навязчивая идея, но сумасшедшим его никто не считает. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Ирен не слушала отца. Она схватила письмо – и читала его теперь с несказанным удивлением.
Ее почерк, женственный, изящный и грациозный, был воспроизведен с таким несравненным искусством, что в первую секунду девушка не поверила собственным глазам. Сомнений у нее быть не могло, потому что она точно знала,что не писала этих строк; однако Ирен подумала: «Любой другой, кроме меня, поверил бы, что это послание отправила отцу я».
Теперь девушка вглядывалась в каждую букву с удвоенным вниманием.
Каждая подделка имеет свои специфические особенности. Как бы ни был ловок фальсификатор, он не может скрыть «своей руки», то есть присущей именно ему манеры держать перо и водить им по бумаге.
Манера эта так же явственна, как стиль писателя или художника. Можно замаскировать ее, но нельзя от нее избавиться.
Поэтому знатоки редко ошибаются; манера письма говорит им больше, чем форма букв, ибо при всем старании человеку никогда не одолеть привычки до конца.
Ирен не была знатоком, но она была женщиной, и сейчас речь шла о мужчине, который занимал все ее мысли и заставлял трепетать ее юное сердце.
Господин Мора часто писал ей. А она читала и перечитывала его послания. «Рука» итальянца была ей знаком; так же хорошо, как звук его проникновенного голоса.
И теперь, лишь взглянув на листок бумаги, и еще даже не вникнув в смысл первой фразы, Ирен уже поняла, что эти строки писал шевалье Мора.
Все ухищрения, которые могли обмануть Винсента, ни на секунду не поколебали уверенности Ирен; она видела множество нюансов – и все они свидетельствовали против итальянца.
Чтобы убедиться в правильности своей догадки, девушке хватило одного взгляда на измятый листок; ее первое впечатление основывалось на интуиции и чувствах.
Послание было написано на бумаге, которой пользовалась Ирен, и вложено в один из ее конвертов; на ее воске виднелся оттиск ее печатки.
Ко всем этим вещам мог иметь доступ только очень близкий человек...
Когда Ирен принялась читать по-настоящему, то есть вникать в смысл самого послания, она уже знала истину.
А содержание письма было следующим:
«Милый мой, дорогой отец!
Мое сердце разрывается, когда я думаю о том, что Вы погребены заживо в этой жуткой преисподней, при одной мысли о которой меня бросает в дрожь. Я очень слаба и совсем разболелась, иначе немедленно села бы в дилижанс и отправилась бы за Вами в Штольберг, чтобы увезти Вас с собой. С тех пор как я увидела Вас там, такого печального и так сильно изменившегося, образ Ваш все время стоит у меня перед глазами.
Сердце подсказывает мне, что Вы никогда не совершали ничего дурного. И если Вы не доверили мне своей тайны, то вовсе не из страха перед законом, в этом я не сомневаюсь. Вы всегда говорили мне о своих врагах, могущество которых почти беспредельно. Я безумно боюсь, как бы они не узнали о Вашем убежище.