— Прости, я не знал. — Так он завоевывал всех присутствующих в помещении женщин; если бы он пожелал, они стали бы его марионетками и прямо здесь начали ходить колесом. Но тем Партик и отличался от остальных: он этого не хотел и никогда не пользовался своим обаянием. — Миссис Фрост, — официальным тоном произносит он, — наша договоренность о встрече остается в силе?
Наша встреча — это давняя привычка каждую неделю обедать в одной забегаловке в Сэнфорде.
— В силе. — Я умираю от любопытства, хочу узнать, почему Патрик так расфуфырился; каким ветром его занесло в наш суд — он служил в полиции Биддефорда и чаще всего имел дело с окружным судом. Но все это подождет. Я слышу, как за Патриком закрывается дверь, и поворачиваюсь к Рэчел. — Вижу, ты сегодня пришла не одна, а с другом. Знаешь, по-моему, ты первая девочка, которая принесла бегемота, чтобы показать его судье Маккою.
— Ее зовут Луиза.
— Красивое имя. И прическа у тебя тоже красивая.
— Сегодня утром пришлось кушать блины, — призналась Рэчел.
Стоит поаплодировать Мириам: крайне важно, чтобы Рэчел плотно позавтракала.
— Десять часов. Нам лучше поспешить.
В глазах Мириам стоят слезы, когда она наклоняется к дочери.
— Сейчас мамочка должна подождать здесь, — говорит она, изо всех сил пытаясь не расплакаться, но ее голос, такой бархатистый, пронизан болью.
Когда Натаниэлю было два года, он сломал руку. Я находилась в травмопункте, пока ему вправляли кости и накладывали гипс. Он так храбро держался — ни разу не заплакал! — но здоровой рукой настолько сильно вцепился в мою руку, что его ногти оставили крошечные следы-полумесяцы на моей ладони. И все время я думала о том, что лучше бы я сломала руку, разбила сердце — что угодно, лишь бы моему сыночку не приходилось испытывать такие страдания.
С Рэчел проще, чем со многими. Она нервничает, но держит себя в руках. Мириам правильно поступает. Я постараюсь свести к минимуму страдания для них обеих.
— Мамочка! — кричит Рэчел, и действительность накрывает, как тропический ливень. Бегемотиха падает на пол, и — другими словами не описать — девочка пытается влезть маме под кожу.
Я выхожу из кабинета и закрываю дверь, потому что меня ждет работа.
— Мистер Каррингтон, — спрашивает судья, — зачем мы вызываем в качестве свидетеля пятилетнего ребенка? Разве нет других способов решить это дело?
Фишер закидывает ногу за ногу и немного хмурится. Он отточил этот жест до филигранности.
— Ваша честь, меньше всего я хочу продолжать это дело.
«Кто бы спорил!» — думаю я.
— Но мой подзащитный не признаёт обвинение. С самого первого дня, как ступил в мой кабинет, он отрицает, что эти события имели место. Более того, обвинение не располагает ни уликами, ни свидетелями… Все, чем может оперировать миссис Фрост, — показания девочки и ее матери, которая любой ценой готова стереть бывшего мужа в порошок.
— Ваша честь, на этом этапе обвинение не добивается того, чтобы посадить его за решетку, — вступаю я. — Мы просто хотим, чтобы он отказался от опеки над девочкой и прекратил посещения дочери.
— Мой подзащитный — биологический отец Рэчел. Он понимает, что девочку могут настраивать против него, но он не собирается отказываться от своих родительских прав на дочь, которую любит и лелеет.
«Да. Да. Да». Я даже не слушаю. Да и не к чему: Фишер уже рисовался передо мной по телефону, когда звонил, чтобы отказаться от моего последнего предложения признать вину.
— Хорошо, — вздыхает судья Маккой. — Ведите девочку сюда.
В зале суда нет никого, только я, Рэчел, ее бабушка, судья, Фишер и подсудимый. Рэчел сидит с бабушкой и крутит хвост своей плюшевой бегемотихе. Я веду ее к свидетельской трибуне, но, когда девочка садится в кресло, из-за трибуны ее не видно.
Судья Маккой поворачивается к секретарю:
— Роджер, сходите ко мне в кабинет и принесите стул для мисс Рэчел.
Еще несколько минут уходит на усаживание свидетеля.
— Привет, Рэчел! Ты как? — начинаю я.
— Все хорошо, — шепотом отвечает она.
— Я могу подойти к свидетелю, ваша честь? — Если я буду стоять ближе, девочка не так будет бояться. Я продолжаю улыбаться, у меня даже челюсть сводит. — Рэчел, назови свое полное имя.
— Рэчел Элизабет Маркс.
— Сколько тебе лет?
— Пять. — Она в доказательство поднимает вверх пятерню.
— Ты устраивала вечеринку в честь дня рождения?
— Да. — Помолчав, Рэчел продолжает: — Вечеринка для принцесс.
— Держу пари, было весело. А подарки были?
— Угу. Мне подарили Барби-пловчиху. Она умеет плавать назад.
— Рэчел, а с кем ты живешь?
— С мамочкой, — отвечает она, скашивая глаза на скамью подсудимых.
— А еще кто-нибудь с вами живет?
— Больше никто, — шепчет девочка.
— А раньше с вами кто-то жил?
— Да, — кивает Рэчел. — Папа.
— Рэчел, ты в садик ходишь?
— Да, я занимаюсь у миссис Монтгомери.
— У вас в садике существуют правила?
— Да. Не драться, поднимать руку, если хочешь что-то сказать, не карабкаться по лестнице.
— А что происходит, если в школе нарушают правила?
— Учительница сердится.
— Ты понимаешь разницу между тем, чтобы говорить правду и говорить неправду?
— Правда — это когда рассказываешь то, что произошло, а неправда — когда что-то выдумываешь.
— Правильно. А в суде, где мы сейчас находимся, есть свои правила: ты должна говорить правду, когда тебе будут задавать вопросы. Нельзя ничего придумывать. Понимаешь?
— Да.
— Если ты говоришь маме неправду, что случается?
— Она сердится на меня.
— Можешь пообещать, что все сказанное тобой сегодня будет правдой?
— Угу.
Я делаю глубокий вдох. Первое препятствие преодолели.
— Рэчел, вон того мужчину с седыми волосами зовут мистер Каррингтон. У него есть к тебе несколько вопросов. Как думаешь, ты сможешь на них ответить?
— Смогу, — произносит Рэчел, но начинает нервничать. К этой стадии слушания я не могла ее подготовить: я не знала, какие будут вопросы и какими должны быть ответы на них.
Фишер, просто излучая уверенность, встает:
— Здравствуй, Рэчел.
Она прищуривается. Как я люблю эту девочку!
— Здравствуйте.
— Как зовут твоего медвежонка?
— Это бегемотиха! — Рэчел произносит это с таким презрением, на которое способен только ребенок, когда взрослые смотрят на ведро у него на голове и не видят, что это шлем астронавта.
— Ты знаешь, кто сидит рядом со мной?
— Мой папа.
— Ты в последнее время виделась с папой?
— Нет.
— Но ты помнишь то время, когда ты, папа и мама жили вместе в одном доме? — Фишер держит руки в карманах. Голос мягкий, как бархат.
— Угу.
— Мама с папой часто ссорились в коричневом доме?
— Да.
— И после этого папа переехал?
Рэчел кивает, потом вспоминает, что я предупреждала, что нужно проговаривать все ответы.
— Да, — бормочет она.
— После того, как папа переехал, ты рассказала о том, что с тобой произошло… кое-что о своем папе, верно?
— Угу.
— Ты рассказала, что папа трогал тебя за пипу?
— Да.
— А кому ты рассказала?
— Маме.
— И что мама сделала, когда ты ей рассказала?
— Заплакала.
— Ты помнишь, сколько тебе было лет, когда папа трогал тебя за пипу?
Рэчел пожевала губку.
— Я была еще маленькая.
— Ты тогда ходила в школу?
— Не знаю.
— Ты не помнишь, на улице было жарко или холодно?
— Я… не знаю.
— Ты не помнишь, на улице был день или ночь?
Рэчел начинает раскачиваться на стуле.
— Мама была дома?
— Не знаю, — шепчет она, и мое сердце ухает вниз. Вот сейчас мы ее потеряем.
— Ты сказала, что смотрела «Франклина». По телевизору или видеокассету?
Рэчел уже не смотрит Фишеру в глаза. Она вообще ни на кого из нас не смотрит.