— Точно. — пробормотала Элли. — И на ковре в его спальне это желтое было! До того дрянное пятно — и воском не оттиралось, и десятидневная моча его не брала!
Какой только гадостью они не пользуются у себя в прачечной, я иногда поверить не могу! От трудновыводимых пятен помогает, к примеру, побелевшее от времени собачье дерьмо…
— Там, где мама уронила бокал, пришлось заменить часть ковра, — наконец проговорила я. — Они тоже не могли вывести это пятно.
— Но если его отравили, зачем было еще втыкать в него нож? — совершенно справедливо поинтересовался Мазу.
Они оба взглянули на меня.
— Может, чтобы всех запутать? Или для верности? — предположила я.
Других идей ни у кого не было. Я сказала ребятам, что вообще-то ко мне не пускают, так что им лучше уйти. Тогда Элли схватила очень грязную сорочку леди Сары, и они убежали. А я думаю, что…
Я снова прервалась и накрыла дневник подушкой (Надеюсь, все не расплывется! На наволочке уже осталось маленькое чернильное пятно…), потому что пришел мой дядя, доктор Кавендиш.
После маминой смерти я видела папиного брата либо пьяным, либо мучающимся с перепоя, одно из двух. Сейчас он был явно с похмелья — глаза налиты кровью, лицо серое, вид ужасно несчастный.
Дядя кивнул, велел мне присесть на постель, осмотрел мои глаза, уши, рот, приложил ухо к груди и прощупал пульс аж в двенадцати местах!
Потом стал задавать мне вопросы. Некоторые были настолько неприличные, что я на всё отвечала «нет», а дядюшка не знал, что и думать!
— Пожалуй, для бледной немочи ты еще слишком молода… Никаких признаков лихорадки или избытка желчи… — вздохнул он.
— Конечно, ведь я же не больна, — возмутилась я. (Еще не хватало! Ненавижу, когда пускают кровь, ставят клизму… Боже упаси!)
— Тогда что тебя подвигло на такие безумства, Грейс? Если бы ты была легкомысленной дурочкой, вроде леди Сары, я бы не удивился, но мне всегда казалось, что ты девушка здравомыслящая…
Неужели? Вот тоска-то!
— …Мне очень жаль, что ты увидела столь непристойное зрелище — убитого ножом сэра Джеральда, — продолжал дядя, — и еще больше жаль, что это недостойное деяние совершил твой нареченный. Но нельзя позволять происшедшему омрачить твой рассудок…
— Но дядя, его убили вовсе не ножом! — вставила я.
Дядя недоверчиво улыбнулся:
— Почему ты так считаешь, Грейс?
— Там ведь не было крови! А если человека убили ножом, кровь обязательно должна быть!
Дядя уставился на меня недоуменно.
— Не помнишь? Ты же мне сам рассказывал, что сердце — это печка, а легкие — кузнечные меха, и кровь, ты называл ее сангвина, разносит тепло от печки в остальные части тела, то накатывая, то откатывая, точно волны.
— Ну да, — согласился дядя.
— Но у мертвого человека поток крови останавливается, и из новой раны кровь уже не потечет… Я видела рану сэра Джеральда — вокруг нее совсем не было крови! Ты же и сам это видел!
Дядя кивнул.
— Вот поэтому я и пошла в часовню, — затараторила я. — Сначала я хотела заглянуть сэру Джеральду в глаза и увидеть там отражение убийцы. Ничего такого я не увидела, зато заметила еще кое-что…
Мой голос пресекся.
— …У него губы в желтом налете, и еще там стоял этот горький запах…
— Ты хочешь сказать…
Дядя нервно моргнул.
— Грейс, только потому, что твоя мама…
Он полез было за борт дублета, где всегда прячет фляжку, но я слегка коснулась его руки.
Дядя так долго смотрел на меня, что я даже испугалась. Его голос прозвучал очень мягко:
— Прости, девочка, я действительно должен был это заметить…
— Так пойди и посмотри! Как врач, ты бы мог потребовать вскрытия…
— Я хотел, но лорд Уорси не разрешил…
Дядя говорил с трудом.
— Но теперь я действительно пойду и взгляну на тело более внимательно!
Он поцеловал меня в щеку, сам источая горьковатый запах, но совсем иного рода, и заспешил прочь.
Леди Сара и Мэри вернулись. Я чувствовала себя ужасно усталой, наверное, оттого что не выспалась прошлой ночью. Нелегкая это работа — спасать невинных! Бросаю дневник и иду спать!
Февраль,
Семнадцатый день,