Прибыв в Екатеринбург, Бренкен несколько дней шатался по городу. За это время он успел узнать все, что ему было нужно.
Полковник Горленко в свое время дал Бренкену фальшивое удостоверение на имя Лопатина. С этим удостоверением Бренкен отправился на Сысертский завод искать работы. Директор завода отправил мнимого рабочего прямо к Авдееву, сказав ему:
- Я здесь ничего не могу приказывать. Авдеев будет знать, нужны ли вообще новые рабочие.
Бренкен отправился к Авдееву. Этот здоровенный пролетарий только что вернулся со своего поста из "дома особого назначения". Было нетрудно догадаться, что под "домом особого назначения" подразумевается дом, где содержалась царская семья. Авдеев бегло просмотрел документ и потом резко и пытливо стал рассматривать Бренкена. Но этот бывший блестящий морской офицер после всех перенесенных им приключений и невзгод стал настолько похож на бродягу с большой дороги, что в глазах Авдеева не мелькнуло ни тени недоверия.
- Нам нужны люди, - заявил Авдеев, командовавший охранным отрядом. Нам приходится все время проводить на часах. Итак, я приму тебя на службу, товарищ! Сначала на время...
Таким образом Бренкен стал работать на заводе, среди рабочих которого было очень сильно революционное настроение, так что из их рядов, исключительно, набиралась охрана царской семьи.
Новый рабочий Лопатин, он же Бренкен, скоро стал самым ярым подстрекателем, каждый день и час страстно обвинявшим царскую семью и показавшим себя фанатичным приверженцем советской власти. Когда однажды один из рабочих, Анатолий Акимов со Злоказовского завода, который служил в отряде, охранявшим дом Ипатьева, на короткое время заболел, то Медведев настоял на том, чтобы вместо заболевшего был назначен его друг Лопатин. Так оно и вышло. С бьющимся сердцем, с грубым ругательством на устах, втихомолку бормоча молитву, бывший офицер, ныне фабричный рабочий, очутился в ближайшем соседстве с императрицей.
С ружьем наперевес он шагал по первому этажу, плевал на пол и прислушивался к страстным спорам рабочих, обсуждавших военное положение. Каждый день Бренкен собирал справки о белых отрядах. Но хотя с красного фронта все чаще приходили последние известия, казалось, что белые продвигаются вперед черепашьим шагом, в то время как чехословаки, по-видимому, даже отступали.
Подошло 24 июня. Настроение становилось все более и более угрожающим. Носились всевозможные слухи о чрезвычайном трибунале, которые будет судить царскую семью. Бренкену, благодаря тому, что он пользовался большими симпатиями у всех рабочих, удавалось устроиться так, что он попадал не в наружный караул, а всегда дежурил внутри. Он подружился со всеми, и все относились к нему очень хорошо. Якимов, бывший разводящим, все время покровительствовал ему.
Наконец, на восьмой день после того, как он стал караульным, ему удалось увидеть царицу. Она вместе с великой княжной Ольгой шла по коридору. Остальные рабочие находились в другом конце. Как раз прибыл с фронта какой-то красноармеец, чей рассказ они слушали со вниманием. Когда императрица с равнодушным видом проходила мимо него, Бренкен тихо сказал:
- Ваше величество, честь имею доложить о своем прибытии!
Императрица с быстротой молнии посмотрела на него и открыла было рот, чтобы сказать слово. Бренкен бросил на нее горячий взгляд, умоляя молчать.
- Мой курьер! - тихо сказала она, запинаясь. Слезы выступили на ее испуганных глазах.
- Вас спасут! - сказал ей Бренкен в ответ. - В этот момент двое товарищей повернули головы в его сторону. Он послал вслед царице непечатное ругательство и расхохотался. Она вздрогнула и продолжала свой путь. Когда Бренкен не сразу двинулся с места, за обеими женщинами последовал другой вооруженный рабочий. Бренкен с равнодушным видом присоединился к прочим.
- Юровский говорит, что на фронте дела обстоят плохо, - заметил Якимов.
Когда тот произнес имя Юповского, лицо бывшего офицера предательски дрогнуло. Этого человека, который почти всегда находился в комендантском помещении, Бренкен знал достаточно хорошо. Это был злой дух "дома особого назначения". Проникнутый сильным фанатизмом, который нельзя было объяснить ни особыми личными переживаниями, ни каким-либо глубоким убеждением, но исходившим скорее из тайников грубой и распаленной души, он не упускал случая унизить царскую семью. Он обладал тем примитивным даром слова, который так сильно действовал на простого человека, и ввиду этого пользовался слепым почтением у рабочих. Он был правой рукой Войкова.
Но Якимов понял своего товарища, когда у того передернулось лицо. Он подумал, что крушение красного фронта против белых так сильно взволновало Лопатина, что у него не нашлось ничего сказать в ответ.
Тем временем царица со своей дочерью вернулась обратно, снова сопровождаемая рабочим с ружьем на плече.
- К чему это? - спросил Бренкен, когда царица прошла мимо него. Он быстро успел обменяться с ней взглядом. - Почему женщин даже здесь в доме вечно водят под охраной?
Якимов рассмеялся.
- Это приказ Юровского. Великих княжен даже тогда, когда они отправляются в уборную, должен сопровождать солдат.
Переодетого курьера охватило чувство неудержимой ярости. Но он последним усилием подавил в себе ожесточение по поводу этой мерзости, которой изводили женщин, так глубоко уважаемых им.
Как только он сменился с поста, он тут же смешался с толпой красноармейцев из охраны, стоявших перед домом. Все были взволнованы: белые наступали. Удалось ли ему узнать, какая страшная опасность собиралась над головами пленников? Он знал, что происходило в Екатеринбурге. Фронт, во всяком случае, нельзя было больше удерживать. Красные войска отступали с боем, одновременно взрывая все мосты и портя дороги. С возрастающим страхом и беспокойством, которое он больше не был в состоянии сдерживать, Бренкен каждый день бегал за город, подгоняемый надеждой, что спасители могут совершенно неожиданно и нечаянно ворваться в город. Его рассудок и его познания в военном деле подсказывали ему, что это было совершенно невозможно. И все же он надеялся... с часу на час, со дня на день. Не обращая внимания на насмешки, он все время носил на груди красную розу. Но никто не подавал ему таинственных знаков. Никакой помощи!