– Да. И так бы все и оставалось – просто помехи, небольшие неудобства, несколько писем, – но тебе понадобилось сделать еще один шаг. Тебе понадобился Генри Шелдрэйк.
Значит, Генри не участвовал. Слава Богу!
– И этим самым я переступила последнюю черту? – печально сказала Гита. – Это было не разрешено?
– Да, не разрешено. Я следила за тобой, – сказала Синди с отвращением. – Вообще-то я следила за вами обоими. И это было гнусно! Отвратительно! Прямо на полу кухни!
О Господи…
– На Генри это так не похоже! Он воспитанный, сдержанный, элегантный мужчина! Он никогда бы не стал вести себя так мерзко, так грязно! Но ведь тебе приспичило, верно? Тебе захотелось его совратить, да? Не терпелось, Гита? Ты сделала так, чтобы он выглядел глупо…
– Нет…
– Да! – в ярости зашипела Синди, сузив глаза. – Все эти годы мне удавалось держать вас вдали друг от друга, потому что я знала… я знала, что это обязательно случится! Я прекрасно понимала, что он не устоит перед твоими елейными манерами и сладенькой улыбочкой. Но когда он увидел тот рекламный ролик по телевизору… – Замолчав, она глубоко вздохнула и продолжала с еще большей горечью, хотя это казалось уже невозможным: – Ты пыталась утаить это от меня, да, Гита? Он мне не говорил. Ты тоже.
Следуя направлению своих собственных мыслей, Гита посмотрела на Синди:
– И ты предложила мне пожить в коттедже, потому что так было проще следить за мной и преследовать. Но ты не ожидала, что Генри окажется там же, не знала, что мы с ним встретимся, так ведь? – И по каменному выражению лица Синди Гита поняла, что угадала. – И ты последовала за мной…
– Я следовала за тобой повсюду, – кивнула Синди чуть ли не с самодовольством.
– Но каким образом? – в растерянности спросила Гита. – Ты же была на работе! Я же подвезла тебя до аэропорта!
– Я вошла внутрь, а когда ты уехала, снова вышла, позвонила по телефону-автомату на работу и сказалась больной. А потом забрала свою машину со стоянки…
– Значит, все было спланировано, – печально прошептала Гита.
– Конечно, милая моя. Я ведь знала, что ты обязательно предложишь довезти меня до работы.
– А потом ты увидела меня с Генри – и принялась фотографировать.
– Да. Отличные снимочки получились, правда?
– Нет, Синди, они сделаны больным человеком. Ты, по-видимому, больна. А еще труслива. Ты судишь всех по себе, приписываешь им мотивы, которые есть только у тебя одной, а ведь это глупо. Куда, как проще было бы просто признаться, что ты безумно хочешь сняться в рекламе, и я бы уступила тебе место. И никаких усилий больше не понадобилось бы.
– Ты так думаешь? – спросила Синди, недоверчиво фыркнув. – Сомневаюсь.
– Ну конечно, – устало сказала Гита. – К тому же тебе, вероятно, доставляло удовольствие пакостить мне.
– Ага. Тем более, что наша глупенькая, всепрощающая малышка Гита не станет цель обращаться в суд и возбуждать иск, не правда ли?
– Не стану, – согласилась та, – глупенькая, все прощающая малышка Гита не станет возбуждать иск.
Ощущая лишь тупую боль в сердце, потрясенная до глубины души, она смотрела в лицо Синди – лицо, которое она считала таким хорошо знакомым, – и видела, как оно вновь меняется. Оно вдруг стало плаксивым, пухлые губы горестно скривились. Гита не слышала шума подъехавшей машины, не слышала вообще ничего, за исключением горьких слов Синди, и невольно поразилась снова, увидев, как в голубых глазах бывшей подруги вдруг заблестели слезы и, метнувшись мимо Гиты, Синди попала прямо в объятия вышедшего из своей машины Генри.
Повернувшись, Гита смотрела на них. А Генри – на нее, ласково и тепло, обнимая свою приятельницу, всхлипывающую у него на груди и сбивчиво рассказывающую ему, в каких ужасных вещах обвинила ее Гита.
Гита еще никогда не видела его в костюме. Или в плаще. Сейчас он выглядел далеким и незнакомым. Но удивительно элегантным. И когда Синди наконец умолкла, он холодно произнес:
– Я ехал в аэропорт и по пути увидел газетный киоск. «Мисс «Верлейн». Такая, какой вы ее еще ни разу не видели!» – сообщала рекламная полоса.
Я остановился и купил одну из тех газетенок, которых не покупал никогда в жизни. Я очень встревожился за тебя, Гита, сел в машину и поехал обратно. Наведался к Синди, потому что думал, что ты можешь быть у нее. Соседка сказала, что Синди отправилась сюда, а ты ее ищешь.
– И вот ты здесь, – угасшим голосом произнесла Гита.
– Да, и вот я здесь, – согласился он тоном, от которого могла бы потрескаться эмаль – столько уничтожающего презрения было в его снобистской манере говорить. – Ты обвинила меня, а теперь обвиняешь и оскорбляешь Синди. Может, включишь еще и мою мать? Или Тома? Это вполне мог быть семейный заговор.