– Ты боишься. Взгляни на себя, – она повернулась к зеркалу. – Что ты видишь?
– Урсула, отдай пистолет.
Я направился к ней и протянул руку, чувствуя спокойствие. Урсула переложила оружие в левую руку, подальше от меня, и поглядела в зеркало.
– Мы встретились в зеркале, – сказала она. – Может быть, расстаться нам суждено тоже в отражении?
Я подумывал о том, чтобы кинуться на нее и отобрать пистолет. Теперь я не жалел ее. Ее халат был распахнут. Все еще глядя в зеркало, она приставила ствол к груди, уперев его в мягкую плоть. Я видел, как ее палец замер на курке.
Она передвинула пистолет к пупку, ткнула его в лунку. Какая-то жуткая эротика! Потом она передвинула ствол ниже, к паху. Я не хотел смотреть, но не мог отвести глаз. Она стала пихать ствол в себя.
– Как ты думаешь, могут ли люди иметь оружие? Какого ты мнения придерживаешься о законах об оружии? Я читала где-то, что право носить оружие в нашей стране – символ права на личную свободу. Если ты отнимешь у человека оружие, то отнимешь у него свободу.
– Урсула, – произнес я. – Пожалуйста, отдай мне пистолет. Мы что-нибудь придумаем. Давай потолкуем.
Я сел на кровать. Любая угроза с моей стороны могла привести к печальному исходу. Она начала потихоньку вращать ствол пистолета.
– Внутри становится тепло. Не правда ли, забавно, как важен для нас секс в одно мгновение, и как в следующее мгновение он кажется ничтожным и тривиальным занятием? Не успеешь моргнуть глазом, как он уже ничего не значит. А затем снова важнее всего на свете. Затем – вдруг – снова становится ничем.
Сейчас я не чувствовал никакого желания, одну опустошенность. Она тоже.
– Я много думала о разнице между нами. К сексу это не имеет никакого отношения, верно? Это не вопрос разницы пола. Я делаю то, что большинству людей даже и представить трудно. – Она повернулась ко мне лицом, готовая разрыдаться. – Я чувствую себя свободнее, когда выполняю свои желания. А ты чувствуешь себя свободнее, когда противишься им. Вот в чем разница между нами..
– Ты не можешь делать все, что хочешь. Точно также как не можешь иметь все, что хочешь.
– Получаешь ли ты удовольствие, останавливая себя? Не правда ли, самоограничения позволяют тебе чувствовать себя лучше?
– Я полагаю, самоограничение означает, что ты владеешь собой. Иначе наступит хаос.
– В сексе самоограничение – то же самое, что сдерживание, не так ли? Но в ограниченном сексе нет ничего хорошего. Почему бы то же самое правило не применить ко всей остальной, жизни? Так должно быть. Секс – это не хаос, верно? Это – свобода!
Я знал, что она хочет, чтобы я что-нибудь сказал. Но что я мог сказать? Я согласен. Я не согласен. Ты права. Ты неправа. Она нуждалась в моей помощи. Я знал это, но не мог ей оказать помощь. Я недостаточно любил ее и презирал себя.
– Тебе лучше уйти.
– Я не хочу покидать тебя в таком состоянии.
– В каком? Кем я тебе кажусь? Больной женщиной? Раненым зверем?
– Я не понимаю тебя.
– Знаешь, это называется «безразличие».
Ее взгляд потряс меня. Это был взгляд человека, который хочет умереть. Он не был отчаянным. Он не был безнадежным. Он был просто отсутствующим. За ним не стояло никаких воспоминаний.
Я пошел к двери. Она молчала. Я не оглядывался. Больше нам было нечего сказать.
Я спустился по лестнице, взглянув на угли в большом камине, и почувствовал застарелый запах горелого гикори.
Прикоснувшись рукой к холодному дереву входной двери, я услышал выстрел.
НОМЕР В ОТЕЛЕ
Я медленно поднимался по лестнице, заранее ужасаясь зрелищу, которое мне предстанет. Я пытался представить, куда она выстрелила в себя. Я видел: она лежит на кровати, в голове дыра, на подушке серая требуха разбрызганных мозгов, простыни набрякли в луже крови.
Я вошел в спальню. Урсула лежала на боку, глядя в окно. Пистолет в ее руке дымился, как сигара.
Услышав звон, я обернулся к зеркалу. Кусок амальгамированного стекла упал на пол. Зеркало было разбито. С того места, где я стоял, мое отражение выглядело расколотым. На месте сердца находилась дыра от пули. Я обошел вокруг кровати, чтобы взглянуть на лицо Урсулы. Она лежала, как фотомодель на загадочной фотографии Хелмана. Не открывая глаз, она заговорила:
– Можешь передать своей жене, что я выслежу ее и убью.
– Что?! Ничего ты не сделаешь. Кроме того, Барбара – не моя жена.
– Ладно, ты только передай ей мои слова. Я нагнулся над Урсулой.
– Попробуй только дотронуться до нее!
– И попробую. Что ты сделаешь? Убьешь меня? Ты хочешь этого?
– Я хочу остановить тебя.
– Не сможешь, Мэсон.
– Посмотрим.
Я вышел из комнаты, вышел из дома. Нужно было отобрать у нее пистолет и пристрелить ее. Все бы подумали, что это самоубийство. Проклятый пистолет пугал меня, как и ее разговоры о свободе. Она понимает под свободой свободу убивать – так, что ли?
Я тревожился за Барбару. Диагноз Кэт был верен. Урсула обратила свою любовь-ненависть на меня и с самой себя на Барбару. Неужели она выполнит свою угрозу?
Я поехал в офис. Мне нужно было ответить на сто звонков. Сперва я, как обещал, позвонил Барбаре. Сейчас ее голос звучал бодрее. В трубке я слышал приглушенный стук молотков. Это обшивали досками витрину магазина. Я велел Барбаре приехать в офис.
– Не ходи домой. Приезжай прямо сюда.
– Нет, мне надо зайти домой.
– Барбара, делай, как я сказал, – приказал я, и тут же смягчил свой тон. Не стоит ее тревожить. – У меня для тебя сюрприз.
– Хватит с меня сюрпризов.
– Это приятный сюрприз.
– Приятнее, чем тот, что ты преподнес мне позавчера?
Барбара приехала к вечеру. На ней было другое платье.
– Гадство! Я же говорил тебе не заезжать домой.
– Мне нужно было переодеться. Разве ты не понимаешь? Ну, где твой сюрприз?
Меня ужасала мысль о том, что Барбара проведет ночь в одиночку в своем доме. Но я не хотел брать ее в дом на пляж. Я заказал большой двухкомнатный номер в «Эрмитаже», подав это так, что пытаюсь ее подбодрить после катастрофы с магазином. И мой метод сработал.
– Наверняка там гораздо лучше, чем в той ужасной гостинице в Нью-Мексико, – сказала Барбара.
Пока Барбара мылась в ванне, я распланировал вечер. Все это время я думал об Урсуле – о чем она думает, что делает, что замышляет. Может, она все-таки в конце концов застрелилась?
В одном она была права. Сейчас я действительно видел в ней раненого зверя, который с каждым днем становится опаснее. Я хотел помочь ей, но мне было страшно приблизиться к ней.
– Где мы пообедаем? – спросила Барбара, когда сушила волосы.
– Почему бы не спуститься в бар и не выпить что-нибудь? А вообще – знаешь, что мне хочется? Давай пообедаем в номере. Нам принесут все, что мы захотим.
Я не хотел покидать отель. После пары двойных мартини Барбара с готовностью вернулась в номер. На обед мы заказали омара.
Пока мы ели, Барбара начала засыпать. Утреннее потрясение брало свое, да и вино усилило ее усталость. Она зевала. Я кормил ее с ложечки шоколадным муссом с апельсиновым ароматом.
– Я забыла сказать тебе, – произнесла она. – Сегодня в магазин заходила Урсула.
– Что?! – Я уже забыл о ней.
– Ты не рассказывал мне, что она была в больнице.
– Неужели? Она попала в аварию и пролежала в больнице три недели. Что она тебе говорила? – Я старался, чтобы мой голос звучал небрежно.
– Она сказала мне, что прошлой ночью ей снился сон про мой магазин, про то, что его разгромили. И она пришла проверить.
– Почему ты не сказала мне об этом раньше? – Я чувствовал, как сердце колотится у меня в груди.
– Разве это важно? Может быть, если бы она позвонила в ту минуту, как увидела сон…
– Что она еще говорила?
– Что ей не терпится вернуться на работу. Что она злилась на себя из-за той аварии. Она чувствовала, что оставила тебя на произвол судьбы. Похоже, тебе не слишком везет с секретаршами, верно?