— Еще картошки, док?
— Ты же прекрасно знаешь — больше одной порции твоего подгоревшего дерьма мне в жизни не одолеть, — с достоинством отрезал Бенсон. — По крайней мере, за завтраком. Познакомься, Генри, — доктор Карпентер.
— Здрасьте, — слащавым голосом произнес Генри.
— Завтрак, Генри! — скомандовал Бенсон. — И учти, доктор Карпентер — англичанин. И мне бы не хотелось, чтобы он ушел, проклиная жратву, которую скармливают морякам американского военно-морского флота.
— Если кому-то не по душе наши разносолы, — мрачно выдавил Генри, — пускай тот оставит свои вкусы при себе. Эй, там! Еще один завтрак! Да поживей!
— Ради Бога, не стоит себя утруждать, — сказал я. — Есть такие вещи, которые мы, привередливые англичане, просто на дух не переносим, особенно по утрам. И одна из них — жареный картофель.
Генри сочувственно кивнул и удалился. Я сказал:
— Так вы, как я полагаю, и есть доктор Бенсон?
— Штатный судовой врач на «Дельфине», и к тому же офицер, ни больше, ни меньше, — признался он. — Единственный, чья профессиональная пригодность была взята под сомнение, иначе зачем вы здесь?
— Уверяю, я вас ни в чем не стесню.
— Знаю-знаю… — скороговоркой проговорил Бенсон. Причем я не смог не сообразить, что без участия Свенсона тут не обошлось: наверняка капитан строго-настрого запретил офицерам докучать Карпентеру своими расспросами. И я снова подумал: интересно, что скажет Свенсон, когда мы прибудем на полярную станцию — если мы до нее доберемся — и поймет, как ловко я их обвел вокруг пальца.
Между тем Бенсон, улыбнувшись, продолжал:
— Здесь, на этой лодке, и одному-то врачу нечего делать, не говоря уже о двоих.
— Значит, работой вы не особенно перегружены?
Судя по тому, что завтракал он не торопясь, именно так оно и было.
— Перегружен! Да я сижу в лазарете, как приклеенный, каждый божий день — хоть бы одна живая душа заглянула. Заходят только, когда мы возвращаемся после долгого плавания, да и то — снять паршивую головную боль. Так что главная моя работа и специальность — следить за уровнем радиации и загрязнения воздуха. В былые времена, на первых подлодках, воздух становился грязным через несколько часов после погружения. Не то, что теперь: сейчас мы можем месяцами торчать на глубине, — он осклабился. — В общем, работенка у меня не пыльная. У каждого на борту есть пленочный дозиметр, и мое дело — время от времени проверять его показания: уровень радиации здесь обычно меньше, чем где-нибудь на пляже, не в самое пекло, конечно.
С воздухом и того проще. Заботу доставляют только окись и двуокись углерода. Правда, у нас имеется воздухоочиститель, он поглощает выдыхаемую двуокись углерода и откачивает ее за борт. Что касается окиси углерода — а ее было бы гораздо меньше, будь курение на борту запрещено, вот только бунт на корабле нам совершенно ни к чему, тем более на трехсотфутовой глубине, — то она сгорает в специальной топке, после чего, как и двуокись, откачивается за борт. Но даже ко всему этому я не имею практически никакого отношения, потому как у меня есть толковый механик, он содержит очистительные машины в отличном состоянии. — Бенсон вздохнул. — Есть тут у меня и операционная, она вам очень понравится, доктор Карпентер. Хирургический стол, зубоврачебное кресло и еще много всего… И самое страшное, с чем мне довелось иметь дело, — это ожог: во время лекции наш кок заснул с сигаретой в руке и опалил себе пальцы.
— Лекции?
— Надо же мне хоть чем-нибудь заниматься, чтобы не свихнуться. Два часа в день я трачу на то, чтобы прочитать последние публикации из области медицины, но какой в этом толк, если у меня нет возможности практиковать? Вот я и читаю лекции. Рассказываю о тех местах, где нам предстоит побывать — и всем интересно. Меня слушают даже тогда, когда я говорю о здоровье и гигиене. Когда же речь заходит о пагубных последствиях переедания и слабой физической подготовке, тут уж они отключаются. Да и сам я не думаю о том, что говорю. Как раз на одной такой лекции наш кок и погорел. Вот почему дружище Генри, старший вестовой, критически и свысока судит о вкусах тех, кому, как он считает, недостает чувства меры. Сам он лопает за двоих, однако в силу того, что с его пищеварительным трактом творится что-то неладное, он всегда остается худым и плоским, как щепка. Хотя клянется, что это, мол, от недоедания.
— В общем, жизнь у вас — сплошная малина, не то, что у обычного практикующего врача.