Он еще больше встревожился после обеда en deux{1270} с лордом Бивербруком, влиятельным сторонником Черчилля в Военном кабинете. На вопрос о миссии Гесса «Бивербрук без колебания ответил: — О, конечно, Гесс — эмиссар Гитлера». Затем он пересказал предложения Гесса о «мире на "почетных" для Англии условиях», но исказил контекст, преувеличив их антисоветскую направленность и заявив, что эти предложения были представлены как средство защиты цивилизации от большевистского варварства. Бивербрук повел себя уклончиво, когда разговор коснулся перспективы сепаратного мира. Правда, нынешнюю попытку он категорически отверг: «Гесс, должно быть, думал, что как только он изложит свой план, так все эти герцоги побегут к королю, свалят Черчилля и создадут "разумное правительство"… Идиот!» Тем не менее, как он полагал, Черчилль думал, будто Гитлер действительно хочет мира. Разыгрывая германскую карту, как до него Криппс, Бивербрук мрачно закончил: будущее покажет, осуществим ли мир. Он может только выразить свое мнение, что британское правительство «пошло бы на мир с Германией на "приличных условиях"», хотя и уверен, что «таких условий сейчас нельзя получить». Майский вынес из этой беседы одно — решительное ведение войны зависит не от несгибаемой воли Черчилля, а от характера германских предложений{1271}.
Хотя мысль о расколе в германском руководстве совпадала с мнением Сталина, путаная и противоречивая информация заставляла его сильно тревожиться из-за дела Гесса. К середине июня донесения разведки о наращивании сил Германией просочились в прессу, которая принялась лихорадочно строить диаметрально противоположные предположения. В то же время советской разведке подбросили дезинформацию о фиктивных переговорах Гесса с Саймоном. В результате различных замечаний Идена в начале месяца Кремль преисполнился опасений, как бы англичане не соблазнились мыслью подписать сепаратный мир, если будут думать, что начались переговоры между СССР и Германией. 5 июня Майский сообщил Криппсу, что никаких переговоров между Германией и Советским Союзом не ведется, но не смог убедить его. Как заявил Иден, у него есть информация, указывающая на «серьезные переговоры по вопросам огромной важности» между СССР и Германией{1272}.
В тот же день, когда Гесс беседовал с лордом Саймоном, Майский столкнулся с Ллойд Джорджем в коридорах палаты общин. Ллойд Джордж был повергнут в уныние ходом войны. «Пришло время, — признался он Майскому, — подумать о компромиссном | мире. На каких условиях? По предположениям Ллойд Джорджа, заключить мир станет возможно, если Гитлер согласится, чтобы Данциг, Силезия, Австрия и Эльзас-Лотарингия вошли в состав территории [Германии], плюс протекторат над некоторыми частями Европы и Польши и, вдобавок, некое "урегулирование" в Бельгии и Голландии. Предложения, сделанные Гессом, абсолютно неприемлемы — категорически ответил старик — если Гитлер будет настаивать на них, продолжение войны неизбежно»{1273}.
Несколько часов спустя в Уайтхолле Майский узнал от Идена, что ни о каких переговорах речь не идет. Иден торжественно заявил: «Гессу придется провести некоторое время в английской тюрьме — до конца войны». Но через пару дней Майский, к своему ужасу, услышит от Беатрис Уэбб, что лорду Саймону, апостолу «примиренчества», было поручено допросить Гесса{1274}.
Наиболее точно истинный взгляд Майского на дело Гесса после германского вторжения выражает его уверенность, будто Гитлер хотел заручиться поддержкой Англии в войне, изображая себя спасителем западной цивилизации в крестовом походе против коммунизма. Поэтому, казалось, полет Гесса имел целью подготовить почву для англо-германского альянса накануне войны или на начальном ее этапе. Окончательный вывод Москвы гласил: Гесс прилетел по приказу Гитлера с мирными предложениями, связанными с операцией «Барбаросса», но ошибся в ответе англичан{1275}. Эту ошибку фактически разделяли с ним и русские вплоть до начала войны, когда ее исправила знаменитая речь Черчилля 22 июня с обещанием английской помощи, к большому их облегчению. Как ни трагично, она ослабила бдительность Сталина накануне войны и отвлекла его внимание от реальной опасности, подстерегавшей его.
Глава 13
В преддверии войны
«Мобилизация — это война!»
Вышедший недавно без купюр вариант мемуаров Жукова и отрывки воспоминаний Тимошенко рисуют яркую картину Кремля накануне войны. Если читать их вместе с приказами Генерального штаба, изданными за две недели до нападения, не остается сомнений, что эти двое прекрасно видели подстерегавшую поблизости опасность. Они тщетно добивались возможности полностью осуществить мобилизацию и планы развертывания войск и тем самым помешать наступательному развертыванию сил немцев. Однако после объявления мобилизации в середине мая Сталин постоянно сдерживал своего начальника Генерального штаба, опасаясь, как бы ситуация мгновенно не вышла из-под контроля.
Тревожный характер сообщений разведки настоятельно требовал действий от Наркомата обороны. 2 июня Берия передал правительству очень неприятные известия о «военных мероприятиях» немцев по всей длине советской границы. Рапорт, представляющий собой сводку материалов, полученных от источников НКГБ из Белоруссии, Украины и Молдавии, показывал точное расположение немецких армий, их штаб-квартир и порядки их развертывания. Затем Берия сообщал, что в начале мая Гитлер в сопровождении Геринга и генерала Гальдера присутствовал на морских маневрах в Балтийском море, а позднее в том же месяце выступал с речью перед собранием 600 офицеров высшего ранга в Варшаве. Но эта мрачная картина не потрясла Кремль, поскольку окончательный вывод гласил: «После взятия Крита очередной этап англо-германской войны завершится. Если Германия и начнет войну против Советского Союза, то, вероятно, это будет результатом англо-германского соглашения, которое повлечет за собой немедленное прекращение военных действий между Германией и Англией. Возможно, именно это предложение мира между Германией и Англией привез в Англию Гесс». Это, скорее всего, усилило стремление Сталина опередить англичан и добиться соглашения с немцами{1276}. Неопровержимые сведения с Украины о мощном наращивании сил по-прежнему расценивались как прелюдия к ультиматуму{1277}.
С начала июня все труднее становилось закрывать глаза на массовое развертывание войск в приграничной местности. Голиков, к фактической основе рапортов которого политическое руководство относилось с пренебрежением, чувствовал себя особенно уязвимым. Поэтому он старался заручиться поддержкой НКГБ для придания веса своим печальным открытиям. Прежде всего он хотел раскрыть планы «военных операций против СССР (в любой форме — документальной, в высказываниях и т. д.)»{1278}. Разведывательные сведения, хоть и впечатляющие, носили в основном тактический характер, тогда как стратегическая информация была редкой и разрозненной. Внушительные подробные рапорты поступили через несколько дней от Украинского и Прибалтийского НКГБ. Только 5 июня были замечены 100 тяжелых танков, направляющихся на восток из Варшавы. Пехотные дивизии были идентифицированы достаточно точно, чтобы составить конкретную карту развертывания немцев против Киевского военного округа. Такой же точностью отличалась информация из Прибалтики, где разведчики на железной дороге отследили напряженное движение транспорта с войсками и вооружениями из района Варшавы к границе. Поразительно наглядное перечисление выглядело так: «25 апреля в Восточную Пруссию из Болгарии прибыла 35 пехотная дивизия. Штаб 34 полка этой дивизии дислоцируется в г. Геленбурге, штаб 3-го батальона в гор. Кольмафельд, штаб 10-й роты 34 полка дислоцируется в г. Ростенбурге…» Были и сведения о подготовке тыла: переоборудовании аэродромов и ангаров в приграничных районах, создании складов горючего и боеприпасов. На основании косвенных признаков можно было определить и намерения: немецкие командиры открыто говорили о близкой войне. На балу, данном одной из немецких дивизий, размещенных в Румынии, куда приглашены были и румынские офицеры, командующий дивизией генерал сказал: «Господа офицеры, настал час объединенными силами возвратить Бессарабию, северную Буковину и отобрать Украину. Вот в чем наша цель борьбы против коммунизма»{1279}. Прослежена была колоссальная переброска по железной дороге с севера к советской границе двух мотопехотных дивизий и резервистов, затем последовала точная информация о широкомасштабном наборе резервистов в Финляндии{1280}.