Хотя, на всякий случай, планы войны с Советским Союзом уже разрабатывались, и Гальдер, и Браухич признавали, что Советский Союз и Германия могли бы поделить добычу и «держаться подальше друг от друга». Вероятность достижения соглашения была высока, так как Гитлер недооценивал меру заинтересованности Сталина этим регионом: «Даже если Москва и не приветствует великие успехи Германии, она не начнет войну с Германией по собственному почину»{228}.
Оккупация Бессарабии мгновенно улучшила стратегическую позицию Советского Союза в Черноморском регионе. Обеспечение контроля над устьем Дуная отодвигало угрозу от Одессы, защищая морские и сухопутные пути к Болгарии и Босфору. Эти условия во многом соответствовали тем, которые были достигнуты в результате Зимней войны с Финляндией для защиты морских подступов к Ленинграду. Но подобный шаг ставил под угрозу то, что Берлин рассматривал как необходимый ему экономический тыл. Поэтому Гитлер, может быть и нехотя, обратил свой взгляд на Балканы, так как не мог позволить Советскому Союзу устанавливать с помощью Италии новый порядок в этом регионе{229}.
Пожар на Балканах грозил подорвать операцию «Море — Лион», запланированную на середину августа. Вследствие этого Гитлер в середине июля заставил короля Кароля просить «беспристрастного» третейского разбирательства различных национальных претензий{230}. Едва лишь смолкли пушки во Франции, как Сталину сообщили, что Болгария обратилась к Германии за помощью, чтобы получить Добруджу и выход в Эгейское море, обещая взамен соблюдать строгий нейтралитет. Однако взгляд Сталина все еще был обращен скорее на приближающуюся мирную конференцию, чем на возможность военного столкновения с Германией{231}. В начале июля Шкварцева предупредили из Берлина, что аннексия Бессарабии укрепила решимость Гитлера установить германскую гегемонию на Балканах и что германское Верховное командование вызвано в Берлин для разработки военных мер по претворению этого плана в жизнь{232}. Хорошо осведомленные источники в Москве не могли не отметить, что русские «озабочены развертыванием германских войск на своих границах… и в то же время раздражены и напуганы проникновением Германии на Балканы». Советским военным разведчикам было поручено выяснить, не проявляется ли румынский синдром и в Болгарии{233}. К середине августа стало невозможно скрывать рост конфронтации с Советским Союзом. Сталин получал различные агентурные сведения о намерении Гитлера действовать в качестве посредника. Еще большую тревогу вселяло его заявление, что любое территориальное урегулирование на Балканах является временным и что, как только Англия падет, он бросится в атаку на Украину{234}. Резидент НКВД в Болгарии сообщал, что германские баржи перевозят по Дунаю тяжелое вооружение для укрепления побережья Черного моря{235}.
Болгария была стержнем советской системы безопасности, так как представляла собой сухопутный мост к турецким Проливам. Коллонтай, возможно, единственный советский посол, высказавшийся откровенно, признавалась, что русские были серьезно обеспокоены развертыванием вермахта на их границах и не могли допустить, чтобы германские войска продвигались на Балканы и создавали прямую угрозу Проливам{236}. «Схватка за Балканы», как поспешил сообщить в Софию болгарский посол, началась, вновь открыв «восточный вопрос». Подобное развитие событий было неизбежным с тех пор, как Гитлер наблюдал за Европой не только из Берлина, но и из Вены, где он сам себя возвел на престол как наследника возрожденной Австро-Венгерской империи{237}.
Болгария встретила начало войны в состоянии нейтралитета. Молчаливая поддержка болгарского нейтралитета Британией скрывала желание использовать Болгарию в будущем как трамплин, чтобы перехватить румынские нефтепромыслы у Германии. Однако царь Борис, так же как и Сталин, видел открытые войной возможности удовлетворить территориальные претензии его страны. Не теряя времени, он постарался заручиться поддержкой Гитлера в претензиях Болгарии на Южную Добруджу, раз уж русские оккупировали Бессарабию. Русские передали северную часть Добруджи Румынии после войны 1878 года в качестве компенсации за Бессарабию, но Румыния аннексировала и южную часть после второй балканской войны 1913 года{238}. Предупреждая британскую инициативу, русские предложили в сентябре 1939 г. соглашение о взаимной помощи, равносильное союзу{239}.
Антонов, болгарский посол в Москве, который «дал заманить себя в советские сети», тщетно летал в Софию в последнюю неделю сентября 1939 г., чтобы представить эти предложения лично царю. «Если бы [Антонов] представил хотя бы половину тех идей, которые он развивал передо мной незадолго до своего отъезда, — замечал турецкий посол, — у царя Бориса ему немедленно указали бы на дверь». Царь особенно боялся коммунистической угрозы, если русские получат точку опоры в Болгарии. Однако он не был невосприимчив к исторической и этнической близости населения в целом с Россией, которую русские «не упускали случая подчеркнуть»{240}. Например, ежедневно десять тысяч экземпляров «Известий» продавались на улицах Софии и около двадцати шести советских фильмов демонстрировались по всей Болгарии{241}.
Замена Антонова на Христова, опытного дипломата, и назначение профессора Богдана Филова, бывшего ректора Софийского университета, премьер-министром в феврале 1940 г. были для русских плохим предзнаменованием. Германофильские настроения Филова стали еще заметнее после падения Франции{242}. Расчеты Германии на румынскую нефть и союз с Италией обратили ее взгляд на Балканы. Риббентроп нажал на своего посла в Софии, чтобы тот перехватил у русских инициативу по удовлетворению болгарских претензий{243}.
Молотов, тем временем, советовал болгарскому послу извлечь «урок из того, что случилось так далеко к северу и западу от Германии», и придерживаться нейтралитета{244}. Как часть соглашения, заключенного с итальянцами, он ожидал, что Болгария выдвинет свои претензии на Добруджу через Москву. Однако у Драганова, болгарского посла в Берлине, тесно связанного с царем Борисом, не было сомнений по поводу нового баланса сил. Играя на явном соперничестве между Советским Союзом и Германией, он передал на Вильгельмштрассе заявление о претензиях на Добруджу в то же утро, когда советские войска переправились через Днестр в Бессарабию. Венгры последовали его примеру{245}. Гитлер обошел Сталина; Филова спешно вызвали в Зальцбург и обещали урегулирование болгарских претензий «в соглашении с Советским Союзом и Италией или только с Италией». Когда Филов выразил опасение, что Болгария может быть «раздавлена великим русским соседом», Гитлер заверил его: «Если кто-то затронет интересы Германии, удар будет сокрушителен». Тем не менее он все еще рассчитывал на «давнее влечение Сталина к Дарданеллам», которое намеревался удовлетворить постольку, поскольку это не приведет к разделу сфер влияния на Балканах{246}.