Ланс подошел и стал позади меня, улыбаясь мне в зеркало. Он спустил рубашку с моих плеч, и она упала до талии. Потом он стал целовать меня… мои губы, мою шею, грудь.
Я стремительно повернулась и прильнула к нему.
— Не бойся, Кларисса, — сказал он. — Это на тебя не похоже. К тому же бояться нечего.
Он поставил меня на ноги, и рубашка упала на пол. Без одежды я почувствовала себя беззащитной. Ланс тихо засмеялся, поднял меня и понес на кровать.
Так началась моя брачная ночь. Я была смущена. Я чувствовала, что вступила в новый мир, где Ланс — мой проводник и учитель. Он был мягок и внимателен. Он понимал мою неосведомленность и, как я догадалась, знал, что я помню о том случае, когда увидела Эльвиру в его спальне. Он был полон решимости заставить меня испытать удовольствие от наших отношений, но в то же время он уважал мою невинность и понимал, что я должна прийти к этому постепенно.
Наконец Ланс уснул. Но я не могла уснуть. Я лежала, думая обо всех молодых невестах, которые приходили в эту комнату. Теперь они уже умерли, но их души, наверно, продолжают обитать здесь. Мне казалось, что я слышу голоса в шорохе занавесей и еле различимом стоне ветра в ветвях деревьев. Потом я подумала: «О, Дикон, это должен был быть ты. Это скрепило бы нашу любовь навсегда».
Занавеси на окнах были отдернуты, светила полная луна. Она освещала комнату, и качающиеся ветви деревьев рисовали движущиеся картины на стенах. Ланс лежал на спине. Его лицо отчетливо было видно при лунном свете правильные, благородные черты лица, греческий профиль, высокий лоб, волосы густые и волнистые. Пока я глядела на него, лунный свет коснулся его лица, и оно стало меняться. Ланс казался теперь стариком — это тени сделали его таким. И я подумала, что так он мог бы выглядеть лет через тридцать. Это сделало его очень уязвимым, и внезапно я почувствовала, как он мне дорог.
Лунный луч подвинулся — Ланс опять был молодым и красивым.
Я убеждала себя, что должна его любить и перестать думать о Диконе. Даже если он вернется, мы будем совершенно чужими людьми. Ланс — мой муж, и я всегда должна помнить об этом.
Я продолжала лежать без сна на большой кровати, а рядом со мной лежал мой муж.
Итак, я стала леди Клаверинг. Каждый последующий день приносил что-нибудь новое. Ланс всегда был нежным любовником, чувствовал себя свободно в любой ситуации, и его изысканные манеры не изменяли ему даже в спальне. Он разгонял мои опасения; он учил меня искусству любви так же, как учил искусству жить, когда мы ехали с ним в Йорк. Я понимала, что жизнь с ним всегда будет приятна. Наши интимные отношения очень сблизили нас. Я уверяла себя, что люблю его. Разумеется, я гордилась им: он был очаровательный, беспечный и выделялся в любой компании.
Восторг Жанны рос с каждым днем. Будучи сама не замужем, она многое знала об отношениях мужчин и женщин. Он был красивый мужчина; по ее мнению, мы стоили друг друга.
И все вокруг были удовлетворены.
Бабушка Присцилла, я думаю, была особенно довольна. Она сказала, что я должна прочитать семейные дневники и сама завести дневник.
— Ты узнаешь, как жила твоя мать, — сказала она. — Она с самого начала была неистовой девчонкой. Она была слишком красива. Ты по характеру совсем другая. У тебя было трудное детство, дитя мое; мне кажется, оно повлияло на твое развитие. Но с тех пор, как Дамарис привезла тебя домой, ты была счастлива.
— Дамарис так много сделала для меня. Я никогда не забуду этого.
— И ты сделала для нее очень много, моя дорогая, — сказала бабушка.
В тот день, когда Ланс и я собирались уезжать в Лондон, пришло письмо от Эммы. За последние три года я получила от нее только два или три письма. Они приходили к рождественским праздникам.
Я знала, что за замком Хессенфилд неотрывно следят с тех пор, как якобиты после отступления Претендента, были окружены и осуждены.
Лорда Хессенфилда тоже допрашивали; какое-то время его жизнь висела на волоске, потом его оставили в покое.
Эмма писала:
«Моя дорогая сестра!
Все в замке изменилось. Наш дорогой дядя умер. Ты можешь догадаться, какой здесь был переворот, и теперь у нас новый лорд. Увы, мое присутствие здесь ему нежелательно. Он — сын одного из наших дядей, младшего брата дорогого лорда Хессенфилда, все братья которого были казнены… так что титул и владение перешли его племяннику.
Поскольку я не могу здесь остаться, я чувствую, что моя жизнь рушится. Вернуться во Францию невозможно. Я не нужна своей матери. У нее новая семья, пасынки. Нет, я не выдержу этого. Благодарю Бога и нашего отца, что не нуждаюсь в деньгах. Я чувствую себя лишенной всего… одна, без семьи и друзей. Я часто думаю о моей маленькой сестре, единственной родственнице, которая у меня здесь есть.
Дорогая Кларисса, можно ли мне приехать к тебе и побыть немного, пока я не решу, что мне делать».
Когда я читала письмо, вошла Жанна.
— Что такое, дорогая? — спросила она. — Вы выглядите немного рассеянной.
— Я получила письмо от сестры. Жанна нахмурилась.
— И что? — тихо спросила она.
— Она хочет приехать и ненадолго остаться у меня.
— Но вы только что вышли замуж и хотите побыть вдвоем с мужем.
— Это моя единокровная сестра, Жанна.
— Почему она хочет приехать?
— Много чего случилось там. Мой дядя умер, титул и замок перешли к его племяннику. Очевидно, произошли изменения, и Эмма поняла, что стала неугодной. У нас в лондонском доме и за городом полно свободных комнат. Конечно, она должна приехать. Может быть, она выйдет замуж, если приедет в Лондон. Там у нее почти нет возможности встречаться с людьми. Там их интересует только одно — как бы посадить Якова на трон.
Жанна щелкнула языком.
— Тратят время на глупые заговоры вместо того, чтобы жениться и завести кучу ребятишек, Я засмеялась.
— Я расскажу Лансу и узнаю, что он думает об этом, — сказала я.
Мне заранее было известно, что он скажет: «Конечно, твоя сестра должна приехать».
Итак, я написала ей, что она может приехать в любое время.
Мы с Лансом приехали в Лондон через неделю после свадьбы. Я была очарована Лондоном. Мне нравился городской дом Ланса с его высокими окнами, которые пропускали максимум света, и его большими опрятными комнатами. После Эндерби он казался полным воздуха и приветливым — счастливым домом.
Мое восхищение всем увиденным стало для Ланса источником удовольствия. Он полностью посвятил себя мне. Он хотел показать мне Лондон, этот город контрастов; я никогда не думала, что такое место существует, ведь раньше мои визиты в Лондон были короткими. Я поражена была тем, что богатство и роскошь соседствовали с бедностью и запустением. Я хотела дать милостыню каждому нищему, которого видела, и всякий раз, когда цветочница пересекала мой путь, я покупала у нее всю корзину. Продавцы цветов всегда вызывали во мне горькие воспоминания.
Мы часто ходили в театры. Один был на Друри-лейн, другой, под названием Новый театр, на Португал-стрит; еще был театр и опера у сенного рынка. Ланс любил оперу и хотел, чтобы я разделяла его вкусы. Эти дни были невообразимо волнующими, полными новых впечатлений.
Мы занимали места, предназначенные для высшего общества, и часто зрители казались мне интереснее, чем пьеса. После первого акта кто-нибудь из театральных служащих обходил зрителей и собирал плату за места, что было для многих сигналом улизнуть — не потому, что им не нравилась пьеса, просто они не хотели платить за свои места. Ланс сказал, что есть множество любителей приходить на первые акты, потом они уходят в кофейни, где со знающим видом обсуждают пьесу и называют себя завсегдатаями театров.
Лакеи, которые пришли в театр вместе со своими господами, занимали галерку, где места были бесплатными, и как ни странно, часто именно они становились самыми шумными зрителями, выражая свое удовольствие или, чаще всего, недовольство.