По новым обычаям, что завелись у саров, можно было не ждать, когда невеста соизволит очи поднять на тебя, а одарив отца жиром, попросить деву в жены.
Поэтому ярый муж вдохновился и сказал:
– Коли доволен, отдай Обаву в жены!
Ураган стал печален и строг.
– Я возродил Скуфь, дабы вернуть сарам закон совести. А ты посмел просить у меня дочь, как ныне повелось? И делать выбор, словно ты государь?.. Нет, Важдай, не получишь Обаву, коли она сама тебя не пожелает взять.
И после этого спрятал ее в кибитке и не велел Обаве показываться на глаза ярому мужу, дабы не подвигнуть того на воровство возлюбленной и на судьбу вечных изгоев.
Дочь, вскормленная по закону целомудрия, тогда и слова не обронила, молча исполнила волю отца, однако стала задумчивой и неподвижной, словно оторопь взяла, и, если Ураган говорил ей что-либо, не отвечала и не поднимала очей. Он уж начал думать, не девичья ли это тоска по ярому мужу, способная довести до смерти? И впрямь, не отдать ли ее за Важдая? Коли не сыскать государю невесты и не жениться в другой раз, пусть Обава родит достойного наследника, коего не ярый муж, а он, Ураган, вскормит, напитает государевым достоинством и таинством части, и коему по чести будет владычествовать в сарских необъятных землях.
Когда же птица Сирин пропела прощальную песнь и вернулась в клетку Тарбиты, а сары откочевали в теплую степь и переселились из шатров и кибиток в просторные дворцовые палаты, занятый государственными хлопотами Ураган не заходил на женскую половину и потому вовсе перестал видеть Обаву. Но однажды пошел к ней за советом и застал дочь преображенной – веселой и стремительной, каковой бывала всегда, да еще и наряженной в дорогой, цвета утреннего неба, плащ, под которым угадывался тугой и стройный девичий стан.
В палатах ярко пылал трубный очаг, и огонь словно напитывал ее яблочной хрусткой спелостью.
Ураган залюбовался невольно и уж готов был уступить своему нраву да сказать: мол, тому и быть, возьми ярого мужа, нет тебе лучше пары во всем государстве!
Но не успел и рта раскрыть.
– Не пойду за Важдая, – упредила чуткая Обава. – Не позволю тебе переступить через свои старания и гордость.
Ураган вздохнул облегченно:
– Благодарю тебя. Иного и не желал услышать... Но тебе следует совершить оглас, как велит наш обычай.
– Прежде тебе бы след огласить невесту, Ураган, – заметила Обава. – Твой роковой срок ныне заканчивается.
– Какой роковой срок? – изумился государь.
– Определенный старцами. Ныне третий год пошел... Ждут тебя каменная вежа и невеста, названная вечевыми.
Ураган рассмеялся.
– Не боюсь я старцев! А вся надежда на тебя, Обава! Ты меня спасешь и от заточения, и от девы, мне назначенной. Сделай же выбор!
Она помедлила и взглянула открыто и доверчиво.
– Я сделала выбор, Ураган.
Старшим дочерям по ветхому обычаю полагалось называть отца по имени, тем самым делая их равными.
– Добро! – обрадовался государь. – Так надобно немедля свершить вено!
– Отчего ты так спешишь? – Дочь улыбнулась и словно пардус мягко приблизилась к огню. – Или я тебе в тягость? Не желаешь меня видеть? Хочешь, чтобы скорее покинула родительский кров?
– Не хочу, Обава. – Ураган прижал ее увитую косами голову к груди. – Ты ласкаешь мой взор, ибо напоминаешь свою мать и мою жену. Без тебя мне станет одиноко...
Дочь подняла на него очи, и Ураган тотчас отшатнулся. Должно быть, ягиня лепо обучила ее чарованию – будто две стрелы скользнули из глаз Обавы и кольнули сердце, вдруг налившееся томным теплом. Однажды подобное уже случалось, когда после войны с Дарием и возвращения дочери из лесов они поехали на соколиную охоту. У Обавы была соколица, а у него – сокол, и когда пустили они их на стаю казарок, то птицы не стали избивать гусей, а полетели рядышком и затеяли любовную игру, поскольку была весна. Дочь позрела на это и вдруг воззрилась на отца так, что ощутил он постыдный огонь в груди и, дабы скрыть его, ускакал прочь.
Нет, не зря по обычаю предков отправляли дочерей к ягиням, не зря давали право огласа девам, способным одним лишь взором вызвать у избранника любовь и согласие.
Сейчас же Ураган не ушел, а лишь отвернулся и вместе с долгим вздохом выметнул из себя дочерние чары.
– Зрю, ты чем-то озабочен? – спросила Обава. – И куда-то спешишь?
– Моя забота известна, – в сторону проговорил он. – Давно чую дух недалекой войны, а сына нет у меня...
– Ты еще молод и полон сил!
– Да ведь чтобы вскормить наследника, потребуется время и молодая удаль. А старец хоть и научит мудрости, да не выкует настоящего куфского меча.
– Я рожу тебе наследника!
– На это и уповаю, Обава! – совсем успокоился Ураган. – Так веди сюда избранника и творите вено! А я сяду сторожить брачную светелку.
– Ты прежде спроси, кто он, избранник.
– Полагаюсь на твою волю и чутье.
Дочь подняла голову и теперь взглянула пристально, словно испытывая его выдержку.
– А если не по нраву будет тебе мой оглас? – медленно проговорила она. – Если ты проклянешь меня? И прогонишь? Если отречешься на вечные времена от меня и потомков моих?
Ее исполненные внутреннего огня слова на миг снова встревожили Урагана, да, отягощенный своими думами о наследнике, он стряхнул сомнения: всяко уж не разбойного сакала избрала дочь, не безвольного раба, не изгоя-парфянина или бродягу безродного.
Если зятем станет простолюдин из неименитого сарского рода, так это еще лучше – освежится кровь!
– Не отрекусь, – заверил он. – Не прогоню и не прокляну. Ну, говори, кого же ты избрала?
– Тебя, Ураган. И оглашаю женихом моим! И, сотворив вено, осчастливлю тебя.
Тот отпрянул, будто от огня, но Обава вскинула руку.
– Ты слово дал, не проклянешь! И примешь мой выбор! Я зрю, ты любишь меня.
– Моя любовь отеческая...
– Теперь же ты дашь согласие.
Она расстегнула пряжку на плече, сронила плащ и, обнаженная, подняла серебряный сосуд с водой, предназначенный для брачного омовения.
– Сними одежды и возьми кувшин, – непреклонно повелела Обава. – Станем творить вено.
Только в тот миг и узрел он, что у дочери все для брака заготовлено: сосуды с водой, великий серебряный таз, мечи и белое покрывало...
– Да как же ты посмела!.. – Он задохнулся. – Коснуться мыслью?! Ты, целомудренная дева?!
– Повинуйся огласу! Ведь ты же ратуешь жить по законам Тарги?
И тогда Ураган взревел, подобно умирающему туру:
– Что творишь ты, безумная? Разве может дочь огласить отца? К тому же я – государь! А со времен Аркана выбор за мной!
Ее голос треснул, надломился.
– Моя любовь верна и искренна... С малых лет, взирая на тебя, трепетало мое сердце...
– Тебя влечет любовь дочерняя! – Ураган вместе с голосом выметывал из себя ярость и негодование. – Ягиня наставляла! Учила слушать свое сердце!.. Любовь, что приводит к огласу!.. С коей творится вено, ознаменована страстью небесного огня! Сей же час укрой свое тело! Где стыд твой?!
– Позри! – властно перебила его Обава. – Мое сердце тлеет огнем истинной страсти! И в том нет моей воли.
– Чья же это воля?!
Она поставила кувшин и потянула было к себе плащ, но рука остановилась.
– Мне вещий сон приснился. От нас с тобой, от сына, мною рожденного, пойдет иное, благородное племя. И тогда сары в единый час вернутся к древним обычаям и законам.
– Ложь!..
– Я умею толковать сны! Разве ты не убедился в этом? Мой взор открыт, я зрю истину...
– Утратившим совесть истина не доступна!
– В том и суть, Ураган, я не утратила совести!
– Своим толкованием сна ты хочешь оправдать свое беспутство! Я отец тебе! И ты – моя плоть от плоти!..
– Мне ведомо это!
– Как же ты вздумала помешать нашу кровь? Переступить извечный закон?..
В ее голосе послышался звон медной обрядовой чаши, в которую бьют, возвещая тревогу: