– Прошу тебя, не называй Вильгельма Калибаном или, по крайней мере, говори тише, чтобы кто-нибудь не услышал, – сказала я.
– Все-таки он внушает тебе страх, – засмеялась Анна. – Бедняжка Мэри, мне жаль тебя. Я рада, что он не достался в мужья мне.
Я смотрела в ее безмятежное лицо и думала, кого-то ей пошлет судьба. Одно мне было ясно: ей недолго оставалось ждать замужества. Эта мысль явно не приходила ей на ум, а если и приходила, то отнюдь не пугала ее. Мало что могло напугать Анну с ее непоколебимой уверенностью в своей способности спокойно плыть по жизненным волнам.
ИЗГНАНИЕ
Вскоре после их отъезда Уильям нанес мне один из своих редких визитов. Поскольку я была беременна, он не собирался оставаться у меня.
– Я получил письмо от вашего отца, – сказал он.
Он вручил мне его, и я прочла следующее:
«Мы вернулись в среду из Ньюмаркета, и в тот же вечер прибыла герцогиня, моя супруга, на редкость довольная своим путешествием и тем состоянием, в каком она тебя застала. Я приношу тысячу благодарностей от ее имени и от своего за оказанный ей тобой теплый прием. Я многое должен был бы высказать по этому поводу, но я не мастер на комплименты, и я знаю, что ты в них не нуждаешься».
На этом письмо не кончалось, но он не дал мне дочитать его, выхватив его у меня из рук.
– Итак, – сказал он с холодным взглядом, вытянув губы в ниточку, – шпионы вашего отца вернулись ни с чем.
– Это были не шпионы, – возразила я с негодованием.
– Вот как? Вы меня удивляете. Письмо написано со всей дипломатической тонкостью. При дворе вашего дяди в этом искусстве преуспели. Вашему отцу сейчас нелегко.
Он взмахнул листком в мою сторону, и я потянулась, чтобы взять его у него, но он не позволил мне это сделать. Он не был намерен показывать мне больше того, что я уже прочитала.
– В Англии сейчас волнения, – продолжал он.
– Волнения? – быстро спросила я. – Какие волнения?
– Боюсь, что ваш отец недостаточно благоразумен. Его одержимость религией, не пользующейся одобрением народа, не доведет его до добра.
– С ним что-то случилось?
– Только то, что он сам навлек на себя.
– Пожалуйста, расскажите мне поподробнее. – Беспокоясь за отца, я перестала бояться его и неожиданно для самой себя осмелела. Если у моего отца были какие-то неприятности, я должна о них знать.
– Он в опасности? – спросила я.
Уильям ответил не сразу. Улыбка скользнула по его лицу, но тут же оно вновь приняло обычный холодный вид.
Он повертел в руках письмо.
– В Англии говорят о заговоре. Некий Тайтус Оутс утверждает, что обнаружил его. Это католический заговор с целью вернуть Англию под власть папы.
– А при чем тут мой отец?
– Его, конечно, будут пытаться связать с этой историей. В Англии сейчас из-за этого сильное возбуждение. Все католики будут под подозрением, ваш отец, ваша мачеха, даже сама королева. Англичане никогда не потерпят католика на троне. Вот почему я считаю, что ваш отец неблагоразумно ведет себя.
– Он – честный человек, – сказала я. – Он не притворяется. Он не станет лгать народу.
– Честный… и неразумный.
Я надеялась получить послание от отца. Мне хотелось самой прочитать, что он пишет. Уильям это знал, но так и не отдал мне письмо.
Тогда я не понимала, почему, но позднее мне все стало ясно.
Уильям метил высоко. Папистский заговор еще более укрепил его надежды. Мой дядя Карл не мог жить вечно, после него наступит черед моего отца. Примет ли его народ? Если нет, то ему наследую я. Я буду королевой, а Уильям – мой супруг. Впрочем, супруг ли только? Ведь у него самого были притязания, не такие, правда, как у меня. Но все же он имел известные права. Он желал, чтобы я понимала: каков бы ни был мой сан, он был моим мужем и я была обязана ему повиноваться.
Это письмо доставило ему истинное удовольствие. И не потому, что моя мачеха и моя сестра не упоминали в нем о его суровом обращении со мной, но потому, что в нем содержалось известие о папистском заговоре.
Я продолжала беспокоиться об отце. Из Англии приходили нерадостные известия. Мы только и слышали, что о заговоре и Тайтусе Оутсе. Мне было известно о сношениях моего мужа с некоторыми министрами моего дяди. Они были против моего отца-католика, и они рассчитывали на Уильяма.
Я понимала, что Уильяму было известно о близости между мной и моим отцом и он не хотел, чтобы я оставалась под отцовским влиянием.
Хотя он несколько презирал меня и был убежден, что при необходимости всегда сумеет подчинить меня себе, он никогда не забывал, что может получить трон только при моем посредстве; потому-то его так и настораживала любая попытка с моей стороны проявить самостоятельность.
Вскоре после отъезда моих гостей я снова заболела. Жар чередовался у меня с ознобом, и врачи сказали, что это рецидив малярии. Болезнь и во второй раз протекала так же мучительно и так же закончилась выкидышем.
Я была в полном отчаянии.
Я понимала, что означало повторение моей болезни. На мне было проклятие, от которого страдали королевы во все времена. Я начала верить, что мне никогда не родить жизнеспособного ребенка.
Я знала, что Уильям очень огорчен. Все наши усилия оказались напрасными. Ребенок был зачат, и на этом все кончилось.
Разумеется, он обвинял во всем меня. Что я наделала? Я была неосторожна, глупа. Я упустила еще один шанс.
Некоторое время я была слишком больна, чтобы о чем-либо думать. Как и многие вокруг, я думала, что я умираю. Об этом мне впоследствии рассказала Анна Трелони.
Женщины сплетничали о бессердечном поведении Уильяма. Несколько раз он приходил навестить меня, из дипломатических соображений, как я полагала. Я притворялась, что мне еще хуже, чем было, чтобы с ним не разговаривать.
Он стоял у постели с явным раздражением – что это за жена, которая не могла то, на что была способна любая служанка – родить ребенка. И все же вожделенная корона, которую он рассчитывал получить при моем посредстве, связывала нас. Только поэтому он и беспокоился обо мне. Я должна поправиться. Я не должна умереть, потому что со мной умерли бы и все его надежды, так как тогда наследницей престола стала бы Анна. Я праздно размышляла, как бы она поступила, если бы ее избрали в супруги Уильяму. Я думала о ее равнодушии, ее вялости. Она бы не обращала на него внимания и обратилась бы за утешением к Саре Черчилль.
Я часто думала и о Фрэнсис Эпсли. В моем бедственном положении наша переписка была мне отрадой. Как было бы приятно, думала я, если бы мы могли жить вместе.
Я заметила перемену в отношении ко мне окружающих. Я держалась несколько отчужденно с моими придворными. Стоило мне выразить лишь малейшее неудовольствие их поведением, как они тут же становились воплощенной покорностью.
Вернулся наш пастор доктор Хупер, ездивший встречать приплывшую из Англии жену. Она была очаровательной женщиной, и я пригласила ее присоединиться к нашему обществу.
Фрейлинам накрывали стол в отдельном помещении. Иногда, когда муж задерживался в Гаагском дворце допоздна со своими министрами, я тоже ужинала с ними. По поводу этих опозданий Вильгельма среди фрейлин шли разговоры, которые не в малой степени способствовали созданию при английском дворе впечатления, что муж обращается со мной без должного уважения.
Раньше доктор Хупер разделял стол с фрейлинами, но, когда прибыла его жена, он отклонил сделанное ей мною предложение тоже питаться с ними. Он сказал, что ввиду «строгой экономии», соблюдаемой принцем Оранским, и его неприязни к англичанам он полагает, что миссис Хупер лучше обедать у себя и что он, естественно, останется с ней, тем самым избавляя принца от лишних расходов.
Это тоже было замечено и, несомненно, передано в Англию.
У Уильяма была репутация скупца, и, правда, он очень мало платил священникам, прибывшим из Англии. Поэтому наш пастор – доктор Хупер, будучи состоятельным человеком, содержал себя и жену на собственные средства, пока они жили в Голландии. Поскольку духовенство в Голландии получало мизерное содержание, голландцы были так шокированы его экстравагантным образом жизни, что они прозвали его «богатеем».