Когда я обосновалась в Уайтхолле, Уильям приехал навестить меня. Это была наша первая встреча после прощания в Голландии. Он выглядел усталым и, казалось, сутулился больше, чем когда-либо. Впрочем, у меня всегда было такое впечатление, когда мы встречались после разлуки. В своем воображении я создавала иной образ – высокого стройного, более любезного человека.
После нашего последнего расставания я ожидала от него большей нежности, но он вел себя так, словно за все это время ничего не случилось. Я была обижена и разочарована.
В какой-то момент мне пришло в голову, что он пожелал, чтобы я прибыла в Уайтхолл первой, потому что не знал, как встретят его одного.
Вздор, сказала я себе. Вполне естественно, что он ведет себя так, как и всегда. И все же в глубине души я была расстроена оттого, что наша нынешняя встреча так не походила на предыдущую, в Грейвзенде.
Я сказала ему, как я рада его видеть, и ожидала тех же слов от него. Но он ничего не ответил, только холодно поцеловал меня.
– Уильям, вы здоровы? – спросила я. – Как ваш кашель?
Это было бестактно с моей стороны. Он не выносил упоминания о своих слабостях.
– Я вполне здоров, – сказал он.
– Вы не спросили меня, как я себя чувствую, – заметила я с некоторым кокетством.
– Я вижу, что вы чувствуете себя хорошо, – отвечал он.
– Мы пережили такое тревожное время.
– Этого и следовало ожидать.
– Но теперь, когда вы достигли успеха, все хорошо.
– Об этом еще рано говорить.
– Народ расположен к нам, Уильям. Они знают, что вы будете успешно ими править.
– Не так уж они к этому стремятся. Они хотят, чтобы вы были королевой, а я… – Он с отвращением пожал плечами.
– Я знаю, но ведь я ясно высказала свое желание.
Он кивнул.
– Чем скорее будет проведен билль о правах и нас провозгласят королем и королевой, тем лучше. Я хочу уехать из Лондона. Он подавляет меня. Кажется, в Хэмптоне есть прекрасный дворец.
– Хэмптон-Корт, да. Я хорошо его помню.
– Как только это дело уладится, я перееду в Хэмптон, и, если он таков, как о нем говорят и вдали от Лондона, он станет нашей резиденцией.
Церемония состоялась на следующий день. Это была среда на первой неделе великого поста – не особенно подходящий день, но Уильям настаивал, что все должно быть исполнено безотлагательно, и поэтому в Банкетном зале дворца в Уайтхолле нас торжественно нарекли монархами. Вильгельм и Мария! Король и королева.
На улицах было ликование. Люди выставляли на окнах зажженные свечи, а у дверей домов горели костры. Некоторые из них горели очень ярко, и мне сказали, что это доброе предзнаменование, потому что чем ярче огонь, тем сильнее преданность владельцев дома королевской власти.
У меня было такое чувство в ту ночь, что мы были желанными монархами. Уильям был суров и вовсе непохож на короля Карла, но у него была репутация мудрого государственного деятеля. А самое главное – он был протестант!
Началось новое царствование; в стране царил мир, и сохранить его будет нашей целью.
Уильям стремился приступить к управлению страной и установить повсюду протестантизм. Его раздражали навязываемые ему пышные церемонии. Я начинала понимать, что это было следствием его физической слабости. Он очень уставал стоять. Я знала, что у него болели кости и тело его было слишком хрупким, чтобы выдерживать то, что не доставляло другим ни малейшего труда. У него был живой, острый, блестящий разум, но тело его изменяло ему.
Я находила оправдания его поведению. Его резкость граничила с грубостью, но причиной этому были боль и физическая слабость. Я сожалела, что не могла объяснить это окружающим. Да и он никогда бы мне не позволил этого.
Я была немного выше его ростом, и теперь, когда я пополнела, его слабое сложение было особенно заметно, когда мы стояли рядом; мой здоровый вид подчеркивал его бледность и хрупкость.
Он был часто угрюм и не отличался любезностью, что, естественно, не вызывало к нему расположения, и где бы мы ни появлялись вместе, раздавались возгласы «Да здравствует королева Мария!», тогда как короля Вильгельма едва ли кто-нибудь замечал.
Он сильно переживал это. Он жаловался на лондонский воздух. Атмосфера значительно улучшилась после чумы и большого пожара. Появились широкие новые улицы и новые здания, построенные по проектам сэра Кристофера Рена. Но Уильяму Лондон казался душным, зловонным и вредным для его здоровья.
Он полюбил Хэмптон-Корт, как только увидел его. Река и открытая местность напоминали ему Голландию, и он очень интересовался, как и дядя Карл, архитектурой.
Бентинк был обеспокоен. Его тревожило впечатление, производимое Уильямом на его новых подданных. Они привыкли к блестящему двору. Они видели короля Карла прогуливающимся в парке под руку с одной из своих любовниц, окруженного остроумными придворными, чьи остроты, как и шутки самого короля, расходились по всей стране.
А новый король, которого они пригласили, чтобы он восстановил в стране протестантство, был небольшого роста, без всякого обаяния и любезности. Это была не слишком дорогая цена за освобождение страны от католичества, но люди как-то забывали об этом.
Уильям внушил Бентинку, что его здоровье не позволяет ему вести более открытый образ жизни. Поэтому Хэмптон так и подошел ему; он был недалеко от Лондона и министрам не стоило труда добираться туда. Воздух там ему тоже пришелся по вкусу, так что он решил сделать Хэмптон своей главной резиденцией, во всяком случае, на ближайшее время.
Старые дворцовые помещения в стиле Тюдоров ему не понравились, и он решил снести их и выстроить новый дворец.
Парки также были непривлекательны, и он создал план новых садов и парков, в котором разрешил мне принять участие.
Мы провели некоторое время – когда он был свободен от государственных дел, – изучая планы. Я была в восторге, что могла участвовать в этом и даже высказывать свои предложения, к которым он иногда прислушивался. Работы были начаты немедленно, и сады предполагалось разбить в голландском стиле.
Но нашей главной заботой была подготовка к коронации, потому что Уильям говорил, что народ не примет короля и королеву, пока они не коронованы.
Поэтому было решено не откладывать эту церемонию.
Коронация была назначена на начало апреля – если точнее сказать, на одиннадцатое, – но дела шли не так гладко, как мы надеялись. Во-первых, архиепископ Сэнкрофт, который, как мы предполагали, должен был совершить церемонию, отказался.
Он заявил, что присягал на верность королю Якову II и не может нарушить клятву. Четверо из епископов, отправленных Яковом в Тауэр, заняли такую же позицию, хотя отец мой и не был им другом, и их заключение, вместе с рождением принца, стало последним ударом, способствующим падению короля.
Уильям был молчаливее, чем обычно. Ему не нравились англичане и их обычаи. Он жаждал короны; его призвали, чтобы он получил ее; а теперь те же люди, которые призывали его, строили ему всяческие препоны.
В конце концов, Комптон, епископ Лондонский, согласился совершить церемонию вместо архиепископа Кентерберийского; но все эти неурядицы с самого начала причиняли нам большое беспокойство.
Мы были уже одеты и готовы отправиться в Вестминстер, когда прибыл курьер.
Уильям без всяких церемоний вошел в мою комнату. Он был бледнее обычного и очень возбужден. Он размахивал какой-то бумагой.
– Что случилось? – воскликнула я в испуге.
Какое-то мгновение Уильям смотрел на меня без всякого выражения. Потом он сказал:
– Яков высадился в Ирландии.
Мои первые слова были:
– Он в безопасности?
На лице Уильяма выразилось раздражение. Он продолжал: