На бугорке, совсем близко от того места, где лежали стрелки, чернел высокий угловатый силуэт иностранца.
Он как будто не обращал никакого внимания на сенсацию, производимую его странной фигурой среди окружавшей его толпы плотных, грубо сколоченных крестьян.
Он вытягивал то в одну, то в другую сторону свою длинную худую шею, как бы отыскивая кого-то.
Его взор упал на нас с Чарли в тот самый момент, когда мы внимательно смотрели на него; несмотря на отделявшее нас расстояние, мне почудилось, что глаза его сверкнули лучом ненависти и торжества.
Мной овладело странное предчувствие, я обеими руками уцепилась за руку любимого человека.
— О! Чарли, — вскричала я, — не покидайте меня, откажитесь от участия в состязании — придумайте какой-нибудь предлог и поедемте домой!..
— Какие глупости, малютка моя, — весело смеясь, перебил он. — Чего вы так вдруг испугались?
— Это он, все он!
— Не будьте же такой глупенькой, дорогая. Судя по вашим отзывам о нем, это выходит не человек, а какой-то полубог. Но вот и звонок. Нам надо расстаться.
— Хорошо, — вскричала я, идя вслед за Чарли, — тогда обещайте мне не приближаться к нему!
— Хорошо, хорошо.
Мне пришлось удовольствоваться этой уступкой.
Глава VIII
Стрельба на дистанцию в пятьсот ярдов тоже вышла очень горячей и интересной.
Вначале Роборо опередило противников на два очка, но потом ряд попаданий в бычачий глаз одного из лучших стрелков последних склонило победу на их сторону.
Этот отдел состязаний кончился поражением нашей группы, уступившей армейцам три очка — результат, встреченный громом аплодисментов плимутцев и вытянутыми лицами крестьян.
Все время стрельбы Октавий Гастер оставался неподвижен и бесстрастен на бугорке, на котором поместился с самого начала.
Мне казалось, что он мало обращает внимания на зрелище: он стоял, повернувшись вполоборота к маркерам у мишеней и бесцельно устремив глаза вдаль.
Один момент он обернулся ко мне профилем.
Мне почудилось, будто его губы быстро двигаются, точно шепча молитву. Возможно, впрочем, что это был лишь обман зрения, вызванный вибрацией горячего летнего воздуха.
Как бы там ни было, но я ясно помню, что видела движение этих губ.
Скоро было приступлено к стрельбе на наибольшую дистанцию, результат которой должен был решить исход всего состязания.
Стрелки из Роборо приступили к делу с мрачной решимостью наверстать упущенные три очка; с другой стороны, и пехотинцы давали себе слово не уступать.
Послышались выстрелы.
Волнение зрителей возросло до такой степени, что они сгрудились кругом стрелков и разражались взрывом аплодисментов при каждом попадании в бычачий глаз.
Мы, со своей стороны, тоже поддались общему увлечению, сошли с трибуны и смешались с толпой, решаясь терпеливо вынести толкотню и давку, лишь бы не упустить ничего из работы наших чемпионов.
Солдаты набили себе семнадцать очков, наши — шестнадцать.
Местные жители были сильно разочарованы. Тем не менее положение улучшилось, когда обе стороны сравнялись на двадцати четырех, и прояснилось окончательно, когда наши считали за собой тридцать два против тридцати их противников.
Но теперь надо было еще отвоевать три очка, потерянных на средней дистанции.
Мало-помалу число очков возрастало, и обе команды делали отчаянные усилия обеспечить за собой победу.
Но вот по толпе пронеслась волна дрожи: последний из красных курток сделал выстрел; у наших был еще выстрел, у солдат было лишку на четыре очка.
Мы, женщины, вообще говоря, очень равнодушны ко всякого рода спорту, дошли до такой степени увлечения, что были совершенно поглощены состязанием, которое должно сейчас решиться в пользу той или другой партии.
Если последний из наших чемпионов выбьет бычачий глаз, игра была за нами.
От этого последнего выстрела зависела судьба серебряного кубка, славы лучших стрелков и закладов, державших нашу сторону.
Читатель легко поймет, что мой интерес к зрелищу мог только возрасти, когда я, вытянув шею и поднявшись на цыпочки, увидала, что Чарли с величайшим хладнокровием вкладывает в свое ружье свежий патрон.
Итак — честь Роборо всецело зависела от его талантов. Именно это обстоятельство, должно быть, и дало мне силы протолкаться через толпу и занять место в первом ряду зрителей, откуда можно было видеть решительно все.
По обе стороны от меня стояли два гигантского роста фермера; дожидаясь желанного выстрела, я не могла не прислушаться к их разговору, шедшему поверх моей головы, на грубом девонском наречии.
— Ну и портрет у этой длинноногой цапли, — сказал один.
— А, да, — добродушно согласился другой.
— Да ты посмотри на него. Ты никогда не видал его раньше?
— Ей-ей, Джек, я и так поверю тебе. Но смотри-ка — он пузыри начинает пускать, точь-в-точь как та собака фермера Ватсона — помнишь, та маленькая, что подохла от бешенства.
Я оглянулась, чтобы поглядеть на предмет их наблюдений и сразу же увидала доктора Октавия Гастера, о котором я успела совсем забыть в увлечении состязанием.
Лицом он стоял ко мне, но мне было ясно, что он не видит меня.
Его взгляд был неподвижно устремлен на половину пути между мишенью и им самим.
До этого момента я не видела ничего, что было бы достойно сравнения с напряженностью его взгляда, от которой белки его глаз налились кровью и выпучились, между тем как зрачки сузились до последней степени возможности.
По его достойному трупа лицу текли струйки пота, а на углах рта, как совершенно верно подметил один из фермеров, выступили пузырьки сероватой пены.
Челюсти были сжаты отчаянным усилием воли, потребовавшим напряжения всех сил души.
Это отвратительное лицо никогда не изгладится из моей памяти и до дня моей смерти будет мерещиться мне во время сна.
Я дрожала всем телом. Я отвернула голову прочь, питая напрасную надежду, что фермер окажется прав, и что все экстравагантности этой личности объяснятся сумасшествием.
Когда Чарли, зарядив карабин и с довольным видом стукнув ладонью по прикладу, начал укладываться на указанное ему место, кругом воцарилась торжественная тишина.
— Превосходно, мистер Чарльз, превосходно, — сказал старик-сержант Мак-Интош, старшина нашей команды. — Расчет и твердость руки — и ваше дело в шляпе.
Мой Чарли, уже лежа на траве, ответил старшему солдату улыбкой и начал прицеливаться среди мертвой тишины, позволявшей расслышать шелест травы, колыхаемой легким бризом.
Он целился около минуты времени.
Он уже как будто готовился нажать собачку карабина; глаза всех были обращены на далекую мишень, как вдруг стрелок вместо того, чтобы выстрелить, покачнулся, стоя на коленях, и выпустил из рук карабин.
Все были страшно удивлены смертельной бледностью его лица, по которому ручьями струился пот.
— Мак-Интош, — странным задыхающимся голосом заговорил он, — между мной и мишенью стоит кто-то.
— Что — между вами?.. Да нет, там никого нет, сэр, — сказал видимо пораженный сержант.
— Сюда, друг мой, сюда! — кричал Чарли, хватая его за руку и поворачивая лицом к мишени. — Неужели вы не видите его прямо на линии выстрела?
— Там нет ни души, — закричало с полдюжины голосов сразу.
— Как так ни души? Ах, и в самом деле, это мне показалось, должно быть, сказал Чарли, проводя рукой по лбу. — А все-таки я могу поклясться… Ладно, давайте сюда карабин.
Он снова лег на землю, и медленно поднял оружие к плечу.
Но едва он приложился, как издал громкий крик и поднялся на ноги.
— Ну, сказал он, — повторяю вам, я ясно вижу его. Это человек в серой куртке вашей команды, и страшно похож на меня. Да — это мой двойник. Вы что ж это — сговорились дурачить меня? — злобно заговорил он, обращаясь к толпе. Ну-с, неужели найдется кто-нибудь из вас, кто скажет, что не видит человека, как две капли воды похожего на меня, который удаляется от мишени и находится теперь не далее, чем в двухстах ярдах от меня?