Господи, вздрогнул Андрей, неужели он так жестоко заблуждался в ней и ее чувствах к нему?! Неужели она так же коварна, как и его маменька? И все ее слова о том, что ей необходимо время на раздумье, – только игра, подлая, крапленая? Что, если Наташа лишь прикидывалась любящей и тянула его под венец, чтобы отомстить ему за роман с Татьяной? Она хотела их разлучить, сделать им обоим больно и довершить свою месть, в самый последний миг отказавшись стать его женой... Наташа – это собака на сене, и она играла с ним, используя свадьбу, как способ унизить и растоптать его...
Таня бы себе такого не позволила! Андрей сжал кулаки и перевернулся на спину. Конечно, тихая, милая, кроткая Татьяна, верная ему до гроба – как он мог бросить ее?! Как решился отдать это любящее сердце и свое, кровное дитя в чужие руки? Никита – малый добрый, но он не любит Таню, а спасает ее от всеобщего порицания. И почему Никита, когда он сам вполне годится для этой роли? В его силах поддержать Татьяну, признать ребенка и официально усыновить его. В конце концов, теперь Татьяна свободна, и никто не может помешать ему жениться на ней.
Ведь дал же отец вольную Марфе! Да он бы и жил с ней, если бы Лиза, истинная дочь своей матери, не вмешалась и не разрушила их покой и уединение. О, как он понимает отца – только сейчас Андрею открылась истинная причина ухода князя Петра из семьи. Андрей и сам не отказался бы ныне от этого. Да и впрямь – забрать сейчас Татьяну и уехать с нею, куда глаза глядят! Пусть она не благородного происхождения, и светским манерам не обучена, но она чиста перед ним и чтит его, как мужа. Татьяна не предаст – это он предал ее, но у него еще есть время все исправить.
Андрей немедленно встал и после минутного раздумья решился нарушить свое затворничество. Он осторожно открыл дверь и выглянул в коридор – в доме стояла невыносимая тишина, как будто имение настиг мор. Впрочем, это было ему на руку – сейчас он никого не желал видеть, никто не должен был помешать ему. Андрей крадучись прошел по коридору и направился в кабинет отца. Там он сел за стол и принялся за письмо.
«Единственная моя, чуткое и преданное мне существо – Танечка, Танюша... Ты и только ты способна дать мне блаженство Рая, и лишь с тобою позволено мне испытать удивительное счастье и любовь... Умоляю – прости меня, хотя грех мой велик, ибо нет ничего страшнее, чем отринуть жену свою перед Богом и дитя свое единокровное. Теплится ли еще в душе твоей пусть малая толика того чувства, что приносило нам радость в прежние дни? И, если жива надежда на наше общее будущее в твоем сердце, то готова ли ты позволить ей осуществиться?
Я знаю, что обидел тебя, что обошелся с тобой подло и низко, и потому так же низко склоняю сейчас перед тобой и нашим будущим ребенком голову и на коленях прошу о снисхождении и прощении для меня. Вернись ко мне – приди в мои объятия, и я уже никогда больше не разомкну их по своей воле и не отпущу тебя от себя. Теперь-то мне ведома сила твоего чувства, и я собираюсь излить на тебя и нашего малыша столько же страсти и нежности, ибо виноват перед вами и мечтаю искупить свою вину. Я жду тебя – дай знак или просто подумай обо мне, я все равно услышу твой зов. Люблю... Всегда твой Андрей».
Написав, Андрей почувствовал облегчение и, запечатав конверт, бросился разыскивать Дмитрия. На конюшне того не оказалось, и Андрей заглянул во флигель, где жили слуги. На его расспросы девки как-то смущенно отводили глаза в сторону, и только после того, как он страшным тоном пригрозил, что накажет их за обман, молоденькая Аксинья смущенно выдавила из себя признание – мол, барыня звала к себе Дмитрия по особому делу Андрей недовольно покачал головой и направился к матушке.
Долгорукая подошла к двери не сразу, а, отперев, держала ее полуоткрытой, оберегая от взгляда Андрея то, что происходило в ее комнате. Выглядела она странно – была навеселе, глаза диковато блестели, и пеньюар был глубоко расстегнут. Андрей впервые видел маменьку в столь неприглядном состоянии и, не желая более усугублять свое и без того дурное настроение, решил не замечать всех этих сомнительных подробностей и спросил о Дмитрии.
– Ты что-то задумал, Андрюша? – Долгорукая с подозрением посмотрела на сына, пытаясь протрезветь.
– Я хочу, чтобы он выполнил одно мое поручение, – сухо ответил Андрей. – Послушай, мне некогда объясняться, да и незачем. Просто скажи, где Дмитрий, мне объяснили – ты звала его.
– А твое дело не может подождать? – недовольно спросила Долгорукая.
– Нет, – категорично покачал головой Андрей.
– Что ж, я не могу отказывать своему сыну, с тебя сегодня уже довольно отказов, – заплетающимся языком произнесла княгиня и велела куда-то в глубь комнаты:
– Митька, ты иди, помоги барину, чем скажет. А потом все-таки возвращайся, возвращайся, голубчик... Вскоре в дверном проеме показался и сам Дмитрий – молодой, красивый, холеный. И Андрей почувствовал, что краснеет, – он вдруг понял, что это было за особое поручение.
– Как вы можете, маменька? – укорил он Долгорукую. – Вы же совсем не такая...
– А какая? – с вызовом вскинулась она. – Брошенная при живом муже? Опозоренная невесткой? Оболганная детьми? Невинно обвиненная в убийстве?
– Но это же грех, маменька, – прошептал Андрей.
– Я и так давно грешница, хуже мне не станет, – Долгорукая махнула рукой и посторонилась, пропуская выходящего из ее комнаты Дмитрия. – И ты меня не суди – мал еще!..
Андрей не стал с нею спорить. Едва княгиня закрыла дверь, он отдал Дмитрию письмо и, стараясь не смотреть ему в глаза, велел срочно везти Татьяне в имение Корфов. Дмитрий равнодушно кивнул и степенно пошел исполнять. Андрей хотел вернуться к себе, но, проходя через вестибюль, увидел появившегося на пороге Корфа.
– Владимир? Что тебе? – неласково поинтересовался Андрей.
Менее всего он желал сейчас выслушивать чьи-то соболезнования по поводу несостоявшейся свадьбы с Наташей.
Но, как оказалось, Корф о случившимся еще ничего не знал и приехал говорить о дуэли, давеча затеянной князем Петром.
– Хорошо, – кивнул Андрей, – я буду рад обсудить с тобою это. Прошу.
Они направились в кабинет отца. Андрей сел за стол, Владимир – в кресло напротив.
– Я умоляю тебя убедить отца не требовать боле сатисфакции, – сказал Корф, – ибо дуэль теперь уже не имеет смысла. Завтра я отправляюсь на Кавказ по личному распоряжению Его Императорского Величества. Думаю, князь Петр должен быть доволен – моя личная жизнь разрушена, моя собственная жизнь не стоит теперь и ломаного гроша.
– Ты собираешься погибнуть в первом же бою? – без особой доброжелательности спросил Андрей.
– Если повезет – да, – без тени улыбки кивнул Корф. – Я не держусь за жизнь, поверь мне.
– Я знаю, ты всегда умел рисковать, – грустно сказал Андрей, – но все же я полагал, что это – всего лишь игра, и что в последний миг ты обязательно одумаешься и увернешься от пули или остановишь вражеский клинок, скрестив его со своим.
– Возможно, так оно и было, – признал Корф, – но это было давно, в той, другой жизни и с другим Владимиром Корфом, которому нравилось будоражить кровь опасностью. Сейчас я вижу в этом всего-навсего избавление от мук, которые изводят меня, вынимают всю душу и опустошают сердце.
– Значит, ты не станешь уклоняться от смерти? – тихо уточнил Андрей. – Я готов к встрече с ней, – прошептал Корф. – Впрочем, прости, что я утомляю тебя подобными разговорами. Тебе и без того нелегко.
– Напротив, – улыбнулся Андрей. – Я собираюсь начать новую жизнь. Я уже предпринял некоторые шаги в этом направлении и надеюсь, что вскоре приятно и неожиданно удивлю всех моих родных и друзей.
– Мне бы твою уверенность, – Корф безнадежно махнул рукой. – Но я искренне желаю тебе счастья.
– Благодарю, – Андрей поднялся из-за стола и протянул Корфу руку. – Обещаю, что не позволю отцу продолжать это бессмысленное противостояние наших семейств. Конечно, сделать это будет непросто – он не желает слушать никого из нас. Отец упоен своей находкой и носится с Полиной – кто бы мог такое представить! – балует ее, и боюсь, как бы вконец, не испортил эту нагловатую девицу, у которой и без того несносный характер.