Надежда не могла понять: какое из этих чувств — ужас, отвращение или негодование — ее больше угнетает. Плата за будущий грех — и цена ее девичьей чести! — оказалась ужасающе унизительной, но гаже всего было то, что эту цену назначили самые близкие ей люди…
Чувствуя себя совершенно потерянной, она какое-то время сидела неподвижно, а затем внезапно вскочила на ноги и начала быстро собираться. Девушка выбежала из дома в своем старом меховом жакете, оставив новенькую соболью шубу на том же месте, где и нашла.
Денис медленно возвращался от врача, с отвращением поглядывая на небо и думая про себя о том, что даже тяжелые свинцовые тучи предпочтительнее этой сплошной серой пелены, угнетающей своим неимоверным однообразием. В небе, даже заполненном самыми грозными тучами, всегда есть какое-то движение, а, стало быть, жизнь и надежда, но в этой беспросветности таится смертная тоска! Наверное, именно так должен представляться самый страшный ад: не в огненном пламени котлов, рядом с которыми шуруют черти, а как однообразная серость, когда нет ни чувств, ни мыслей, ни времени, ни перемен…
Настроение у него было настолько скверным, что, взбираясь на свой этаж, он попросил квартирную хозяйку:
— Говорите всем, что меня нет дома.
Войдя в комнату, Денис тщательно задвинул щеколду и бросился на постель. Сейчас ему меньше всего хотелось видеть кого бы то ни было, но особенно — Ливнева или Воробьева. Они бы принялись его всячески тормошить и рано или поздно заставили бы назвать тот позорный диагноз, который ему сегодня поставил старенький, суховатый старичок — специалист по венерическим болезням:
«У вас, молодой человек, гонорея, иначе именуемая триппером!»
Что за мерзость и какое феноменальное невезение — повинуясь уговорам тех же приятелей впервые в жизни, спьяну, посетить бордель и с первого же раза подцепить эту проклятую болезнь, одно только название которой вызывает циничные или осуждающие ухмылки! Какой позор!
А ведь он искренне любит красивую, непорочную девушку и совсем недавно, впервые в жизни, поцеловал ее своими оскверненными губами! И какой это был удивительный поце… Боже, да ведь он же мог ее заразить!
От этой мысли Денис пришел в такой ужас, что зарылся лицом в подушку и глухо застонал. Если это действительно случится, то он немедленно наложит на себя руки каким угодно способом — бросится в Неву, отравится, застрелится, повесится, — все, что угодно, лишь бы не быть виновником позора этой чудной девушки!
Какое же он ничтожество — сладострастное, пакостное ничтожество! — чтобы будучи влюбленным поддаться на уговоры подвыпивших друзей и отправиться к падшим женщинам. Нет, поделом ему, поделом! А если случится самое худшее, и он умрет во цвете лет, то это и будет наивысшей справедливостью! Такие отвратительные негодяи, как он, просто не имеют права осквернять землю и заражать других людей, не говоря уже о том, чтобы влюбляться, жениться и плодить себе подобных…
Утомившись беспрерывным самобичеванием, Денис стал вспоминать лекции по венерологии, которые им читали в Медико-хирургической академии. Что там говорилось о гонорее, и насколько быстро лечится эта болезнь? Ему еще повезло, что это не сифилис… От гонореи успешно и неоднократно лечился еще Казанова, а ведь это было в прошлом веке! Так что же он отчаивается? Мало ли знакомых студентов подхватили подобную болезнь? Помнится, все тот же Ливнев со смехом рассказывал ему об одном таком неудачнике… Надо будет узнать имя этого студента, встретиться и выяснить: где, как и долго ли он лечился… Нет, жизнь еще далеко не кончена, вот только, не дай Бог, об этой его болезни узнает Надежда! Придется на ближайший месяц придумать какое-то оправдание и послать ей записку, объяснив, почему они не могут видеться. Но что придумать, чтобы она ничего не заподозрила? Что он взял академический отпуск и уехал — но куда? Впрочем… он же рассказывал ей про своего отца, который живет в Москве… Допустим, что он тяжело заболел и попросил сына срочно приехать… А что, это выход!
Приободрившись, Денис поднялся с постели и принялся взволнованно расхаживать вдоль маленького окна, выходившего на набережную Мойки. Когда в дверь постучали, он встревожился и затаил дыхание.
Черт, но ведь он же предупредил хозяйку! Кто это может быть? На Ливнева не похоже — его слышно еще на лестнице, так он гремит сапогами, а Воробьев заходит редко, и то лишь по предварительной договоренности… Денис насторожил уши — кажется, за дверью раздалось какое-то легкое шуршание. О Боже, а вдруг это Надежда? Они ведь уже вступили в переписку, так что ей известен его адрес.