Сходу мамонт попал в самую гущу политических событий, на самый их горячий полюс, и не в качестве редкого экспоната, а первейшим государственным лицом. Ему поручили представить новый проект решения териториальноых проблем, и весь цивилизованный мир замер в ожидании окончательного решения набившего оскомину вопроса. Уже через полгода его комиссией был подготовлен законопроект территориального деления исконных украинских земель.
Смешное беспокойство охватило высший орган, когда Хутор вышел на трибуну со своим законопроектом и развернул над депутатами карту Евразии. Так инопланетяне рассматривают из далекого космоса незнакомые очертания наших материков.
-Боже ж мий, боже, - пронеслось по залу, - А дэ ж Кыйив?
Мамонт ткнул куда-то между Черным морем и Скандинавией, как раз под второй буквой размашистого заглавия, пролегавшего от Ламанша до Порт-Артура: ХУТОРСКIЕ ЗЕМЛI. В напряженном внимании была выслушана речь Хутора об исторических периодах, о правах наций, об ареалах обитания древнего населения Земли. Свою речь Хутор перемежал свободолюбивыми цитатами классиков и современников, а в конце предложил столицей нового государства назначить славный город Хутор Михайловский. На этот раз все обошлось без аплодисментов.
Я не буду описывать последовавшее за тем безобразное обсуждение новоиспеченного прожекта, эхо которого вскоре разнеслось по сопредельным государствам. Левые, правые, патриоты, национал-интернационалисты, и даже, увы, зеленые как в старые добрые времена в едином порыве сорвались на мамонта с цепи. Когда же ктото намекнул на малочисленность хуторян, как их называл в проекте мамонт, не выдержала хрупкая мезозойская душа, и со словами "Нас мало, а будэ щэ бильше", мамонт вышел вон из Украинской Рады.
Колючий февральский снег падает на последние страницы мезозойской истории. Еле пишет твердеющая на морозе шариковая ручка. Здесь, откуда есть пошла новая эра, и где я дописываю свою повесть временных лет, вчера снова появился мамонт. Целую ночь он рылся в замерзшем черноземе, а под утро из темного отверстия стал выводить на поверхность тучные стада единокровных братьев.
Сейчас уже вечер. Они по-прежнему идут. Снег засыпает все вокруг: и злосчастный переезд со старшим стрелочником Иваном Иванычем, и пожелтевшие заросли так и неубранного кукурузного поля, и далекие неказистые постройки окрестных деревень. Он ложится стерильным культурным слоем на свежевспаханную нейтральную полосу, на канцелярски заточенные пограничные столбы, на еще пахнущие сосной таможенные постройки, залепляет цветастые гербы на погонах удивленных пограничников, слепит, засыпает мои глаза. Я тру их и ничего не вижу от образующейся влаги. Ничего, только могилки на краю у железного полотна, где захоронены не нашедшие близких и дальних родственников, безымянные, без роду и племени, неизвестной национальной принадлежности жертвы июньской катастрофы.