Его взгляд на мгновение оставил ее и устремился куда-то вдаль.
– Не всем детям.
За этим лицом она вдруг увидела взгляд человека, который когда-то был ребенком. Несчастливое детство? Она выпрямилась, по-прежнему сидя перед ним. Ее мысли разбегались, разлившееся по ее телу тепло, как бренди, опьянило ее, затуманив мозг.
– Простите меня, – сказала она, упершись ему в грудь рукой, чтобы держаться. Сквозь рубашку она почувствовала его стальные мышцы. – Я не хотела вызвать неприятные воспоминания.
Его взгляд вернулся к ней.
– Вы вызываете во мне только приятные воспоминания, – сказал он. – Очень приятные.
Его тон стал шутливым, но она не нашлась что ответить. Теперь она окинула взглядом бескрайние поля. Воспоминания, которые она оставит ему, будут далеко не приятными… после Вены.
Он взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.
– Зачем вы приехали сюда, Элеонора София Юлиана, графиня Баттяни?
– Возможно, чтобы соблазнить вас.
– Возможно, я бы и поверил вам, если бы не сегодняшняя встреча.
Она опустила взгляд.
– Маркиза Дюпейре – сестра моей матери. Моя бабушка была замужем дважды, сначала за французом, потом за венгром.
– Вы рассказываете мне стратегию, мадам. А я спрашиваю о цели вашей стратегии.
– Вы говорите так, будто я Фридрих Прусский, пытающийся завоевать Силезию.
– Такой отважный и хитрый человек, как Фридрих, кого угодно приведет в замешательство – как и дочь наполовину француженки и венгра.
– Отважный и хитрый? Я бы, наверное, предпочла, чтобы меня называли банальной.
К нему вернулась его загадочная улыбка. Он коснулся ее губ быстрым, кружащим голову поцелуем.
– Нет, мадам, я так не думаю.
Конь дошел до вершины последнего холма, и прежде чем начать спуск к замку Дюпейре, Д'Ажене направил его в тень растущего поблизости дерева. Он опять поцеловал ее крепким, долгим поцелуем, похожим на нескончаемый водоворот.
Он поднял голову и сказал:
– Пусть будет, как вы хотите. Одна стратегия. А цель я узнаю довольно скоро.
И, не предупреждая, он спешился и принялся поправлять стремена.
– Широн послушается вас. Он любит умелых наездников. Можете не беспокоиться, конюх не заметит, что у вас другой конь, – сказал он, закончив.
– Я не беспокоюсь, месье Д'Ажене. Нетрудно догадаться, что не многие осмелятся что-либо заметить, когда дело касается вас. – Конь закивал и начал гарцевать, припадая на одну сторону, пока Элеонора не успокоила его умелым движением. – Ваш конь достоин мадьярки.
– Он достоин солдата, мадам.
– Вы называете меня солдатом. Значит, вы считаете, что моя голова полна военных хитростей?
– Я называю вас женщиной. Конечно, ваша голова полна военных хитростей. В том и состоит игра, чтобы раскрывать их одну за другой… – Он помолчал и погладил ее лодыжку над ботинком, поднимаясь выше и лаская икру. – То, как тело любимой раскрывается от жара…
– На вас подействовал жар сегодняшнего дня, месье, – быстро оборвала она его и пришпорила коня. Отъехав на безопасное расстояние, она обернулась через плечо и крикнула:
– Постарайтесь не путать «способную» ученицу с «увлеченной»!
– Я никогда ничего не путаю, мадам. Абсолютно ничего.
Элеонора вернулась в конюшни и быстро спешилась. Она заметила понимающий взгляд конюха и молча выругалась, сохранив, однако, непроницаемое выражение лица.
«Стратегия, военные хитрости», – произнесенные Д'Ажене слова эхом отозвались у нее в голове. Теперь у нее был новый враг. Ей следовало выработать стратегию, чтобы бороться с ним, с предателем, в которого превратилось ее собственное тело.
Она больно закусила губу, чтобы избавиться от воспоминаний о его поцелуях. Она поспешила через залы и салоны, едва заметными кивками отвечая на приветствия других гостей. Они смотрели ей вслед – странная графиня-иностранка, чуть ли не бегущая через замок в амазонке.
Она добежала до своих покоев, распахнула дверь и позвонила служанке. Девушка торопливо помогла ей переодеться в обычное свободное утреннее платье из простого льна.
– Пудры не нужно, Мартина, – сказала Элеонора, когда служанка принялась укладывать ее волосы. – Мне надо… – Она запнулась, не в силах подобрать слов. – Мне надо… – Ее взгляд быстро обежал комнату, остановившись на аккуратной стопке бумаги на письменном столе. Это были ноты, которые она оставила в музыкальном салоне. – …Поупражняться. Мне надо поупражняться.
Мартина нахмурилась.
– Возможно, мадам захочет отдохнуть, прежде чем…
– Нет! – резко оборвала Элеонора. – Спасибо за заботу, но та роль, которую мне предстоит сыграть, оказалась намного сложнее, чем я ожидала. – Она поняла, что проговорилась. – Я хотела сказать, отрывок, отрывок, который мне предстоит сыграть.
Мартина покачала головой и сказала:
– Как вам будет угодно, мадам.
Быстро закончив с прической, она вышла.
Положив локти на туалетный столик и подперев голову, Элеонора попыталась собрать разбегающиеся мысли. В ее памяти вспыхивали и гасли воспоминания. Вот ее муж, Миклош, в припадке гнева, его рев отражается от каменных стен их замка в горах. Затем его образ стал мягче, спокойнее, и она снова вспомнила своего возлюбленного Балинта, с его сладким голосом и еще более сладкими поцелуями.
Но поцелуи стали вдруг требовательными, она почувствовала их так отчетливо, словно все это было недавно. Она коснулась своих губ и зажмурила глаза. «Балинт, Балинт», – тихо позвала она, но это были поцелуи Ахилла.
«Нет! – Она резко вскочила, сметая с туалетного столика баночки и барсучьи кисточки. – Я знаю, что такое поцелуи мужчины! Мужчины, слышишь? А не дьявола! Я слышала сладкие, нежные слова любви, мне шептали их украдкой… Я знаю, что такое любовь. Любовь, слышишь? Любовь, а не… а не…» Она вздрогнула. Это был шепот не Балинта. Она схватила стопку листов, лежавших на письменном столе. Музыка. Ей хотелось забыться в музыке. Она больше не хотела слов, ни от мертвого возлюбленного, ни от графа Д'Ажене. Такого живого графа Д'Ажене. С этими мыслями она выбежала из комнаты и поспешила в салон.
Дверь в малый музыкальный салон была слегка приоткрыта, и Элеонора помедлила. Бесшумно распахнув дверь, она вошла, ожидая увидеть кого-нибудь из гостей, но комната была пуста. Она направилась к клавикордам.
Слава Богу, что убрали эти проклятые лепестки… Раздался шлепок, и Элеонора насторожилась. Звук доносился из-за лакированной ширмы в дальнем углу. Послышался раздраженный шепот, который становился все громче.
Элеонора поморщилась; вмешательство в чужие дела считалось во Франции чуть ли не самым тяжелым грехом. Ее бы наверняка осудили, признайся она в своем вторжении. И все же она уже собралась подать голос, но звук нового шлепка остановил ее.
– Ты, глупая стерва! – раздался голос маркиза де Рашана. – Вспомните, что поставлено на карту, мадам жена, – продолжал он с сарказмом. – Если бы в Жемо ты вела себя с Д'Ажене хоть чуть-чуть поумнее, нам бы не пришлось тащиться в такую глухомань.
При упоминании о Д'Ажене Элеонора застыла на месте, не в силах пошевелиться.
– Не называй меня стервой, ты, грубиян! – отозвалась маркиза де Рашан. – Я сделала все, что могла. Он не из тех, кого легко соблазнить. Даже подсыпав ему в вино шпанских мушек, было не так просто его очаровать.
– Он мужчина, мадам жена. Ты была достаточно искусной в моей постели, когда я тебя туда звал. По крайней мере, ты умеешь притворяться, что тебе приятны прикосновения мужчины.
Маркиза зашипела ему в ответ:
– Думай, что говоришь, муженек. Я могу заманить и иезуита, если захочу. Или в тебе говорит ревность? Из-за того, что это не ты был с ним в кустах?
Маркиз подумал и сказал:
– Он слишком стар.
Его жена резко рассмеялась:
– Но когда он еще не был «слишком стар», как ты, должно быть, домогался этого темноволосого красавца Ганимеда…
Расширившимися от ужаса глазами Элеонора смотрела на ширму.