Ахилл наклонился ближе. Элеонора наблюдала, едва дыша. Атмосфера накалилась.
– Твоя ложь уже прокляла мою душу, мама. Ложь для людей, гниющих в земле, потому что я убил их.
– Какие души тебя беспокоят: твоя собственная или чьи-либо другие?
– И твоя тоже, мама. – Ахилл сграбастал портрет Эль-Мюзира и подошел к Элеоноре. – Пойдемте, мадам. До восхода солнца у нас долгий путь. – Он взял ее под руку и повел, спотыкаясь, к двери.
Его мать резко вскрикнула:
– Ахилл! Ты обещаешь, что это дальше не пойдет?
– Как я могу искупить свои грехи и твои, если я не сообщу правду о своем отце всему христианскому миру? Как еще я могу заплатить за его грехи, мама? – Ахилл открыл дверь.
– Нет! – завопила его мать. – Я должна заставить тебя последовать моей просьбе, я остановлю тебя, Ахилл. Я остановлю тебя навсегда, если я должна.
Она оперлась руками на стол и подалась вперед к своему уходящему сыну.
– Эль-Мюзир понял бы, – крикнула она вслед. – Он бы сделал это сам, если бы был жив.
Ахилл потащил Элеонору прочь в коридор, не заботясь о том, чтобы закрыть дверь, потом снова через холод открытой аркады и вниз по каменным ступенькам. Пение прекратилось.
Снаружи туман стал еще гуще и холоднее. Его комки попадали на лицо, как проклятые души, плывущие в призрачной ночи. Элеонора молча молилась, чтобы Ахилл простил ее, в голове снова и снова гудела литания самобичевания, но вслух она не сказала ничего.
Впереди тусклый оранжевый свет позволял увидеть место, где у открытых ворот стояла карета. Туман приглушал их шаги, и когда они появились, Эрве спрыгнул с места, где он и два форейтора сгрудились вместе возле слабого тепла, исходящего от одного из фонарей.
– Господи, – закричал кучер, – вы тихи, словно привидения.
Ахилл открыл дверцу и втолкнул Элеонору внутрь. Она упала на сиденье, ее горло горело.
– Как я могу просить тебя о прощении? – прошептала она, когда Ахилл стоял рядом и смотрел на нее сверху.
– Я передам записку для Боле в деревню, где мы наняли форейторов, – сказал он, словно не слыша ее мольбы. – Он присмотрит, чтобы ваш багаж не потерялся. – Ахилл закрыл дверцу, не сев.
– Ахилл? – позвала Элеонора. Тихий звук заставил ее подергать запор. Заперто. Она отодвинула кожаную шторку.
– Ахилл! Ты не должен… Что ты делаешь?
Ахилл стоял позади кареты и отвязывал Широна.
– Отвезешь ее в Регенсбург, затем в Пассау и по Дунаю в Вену, – услышала Элеонора слова Ахилла, обращенные к Эрве. – Смотри, чтобы она доехала живой и невредимой, или ты и все твои родные, где б вы ни были, заплатите мне.
– Д-да, месье, – ответил с явной покорностью Эрве, потом он проворчал команду двум форейторам, и те устремились к передним лошадям. Карета закачалась, когда Эрве взбирался на кучерское место.
Элеонора высунула через маленькое окно руку наружу к Ахиллу.
– Пожалуйста, прости меня.
Удерживая поводья, Ахилл попытался элегантно, по-придворному поклониться, но остановился и поклонился, как слуга. Его глаза казались мертвыми.
В груди Элеоноры бушевали страсти.
– Я не хочу с тобой так расставаться.
Ахилл отступил назад и кивнул Эрве. Карета дернулась и поехала.
– Ахилл! Не оставляй… – зарыдала Элеонора, обращаясь к темной, одиноко стоявшей фигуре, глядевшей вслед удаляющейся карете. Элеонора откинулась на сиденье и закрыла глаза. Она не обращала внимания на капающие слезы. Она приехала во Францию уничтожить сына дьявола и достигла цели.
Спустя два дня Ахилл стоял в выгоревшем дверном проеме постоялого двора вне владений Д'Ажене по дороге в Монтане. Он ударил носком сапога по порогу, резкое движение заставило заржать Широна, стоявшего позади него.
Запах от обгорелого и сгоревшего дерева давно исчез, как и все, что имело хоть какую-нибудь ценность. Шепот дьявольских духов, разжегших огонь, не дал восстановить постоялый двор, но он не остановил ни ветер, разметавший золу, ни сорную траву, разраставшуюся год от года. Сейчас, более чем двадцать лет спустя, остались только почерневшие пеньки, называвшиеся когда-то несущими брусьями.
– С этого места Судьба начала свой путь, приведший к моей нынешней жизни, – обратился Ахилл к развалинам. – И Она прочит мне такой конец? Не будет даже праха, чтобы похоронить?
Ахилл оседлал Широна и направил коня к владениям Д'Ажене. Он думал об Элеоноре, о ее зове к нему из тумана, когда карета увозила ее прочь, и на мгновение ему показалось, что яростная черная пустота в его душе развеялась. Но ярость, как вода, разрезаемая кораблем надвое, скоро вновь накрыла его.
Ахилл скакал через поместье семьи, чье имя он носил с рождения, и повернул к длинной, обсаженной деревьями аллее, которая вела к замку Д'Ажене.
Он должен был почувствовать… что-то. От того здания, которое он помнил с детства, мало что осталось. Старое крыло разрушилось, когда ему было двенадцать. У главного здания был заново отстроен фешенебельный фасад, когда ему было пятнадцать.
А когда ему исполнилось девятнадцать – и он отсутствовал, навещая тетю и дядю в Англии, – его мать снесла последнюю башенку высокой каменной башни, откуда он с такой страстью горланил песенки, которым его научил Константин.
Широн без устали скакал под Ахиллом, пока тот разглядывал место пребывания нескольких поколений Д'Ажене. Но теперь от них ничего не осталось: последний из них умер двадцать три года назад.
Ахилл подъехал, и слуга выбежал поприветствовать его, кланяясь, как если бы домой вернулся владелец поместья. Здесь не было владельца поместья. Был всего лишь временный арендатор.
– Напомни мне, чтобы я послал ренту матери, – сказал Ахилл мужчине. – Я здорово задолжал. А она, может, хочет использовать деньги. В Моравии много разных бабушек у принцесс, у которых она лестью выманит землю.
Бедный слуга выглядел абсолютно обескураженным.
– Месье?
Ахилл направился вверх по широкой лестнице. Он не чувствовал своего тела, будто смотрел на себя издалека. Наверху ждал молодой слуга, переполненный чувством своей значимости.
– Добро пожаловать, месье. Я – Жерар. Монсеньор Боле наказал мне… – Ахилл стянул перчатки для верховой езды и бросил слуге в руки, а тот продолжил: – Нашел ли вас курьер от полковника Жийона в замке Дюпейре, месье? – важно спросил Жерар. Ахилл не ответил. – Кажется, он больше был озабочен тем, как бы поскорее вернуться в Баварию, – продолжал говорить слуга, – особенно сейчас, когда война началась. Вроде бы они выступили маршем в епархию Пассау, и курьер планировал пус… э-э, то есть… а-а, исследовать владения епископа.
– Ну, хорошо, – сказал Жерар спине Ахилла. Парень жестом позвал другого слугу следовать за ним, а сам понесся за Ахиллом.
– Может быть, месье пригубит стаканчик вина? – спросил он, часто и тяжело дыша, стараясь идти в ногу с широко шагающим Ахиллом. – Чтобы промыть горло от дорожной грязи.
Ахилл резко остановился, слуга почти столкнулся с ним. Другой слуга выбежал вперед и протянул поднос для писем с качающимся бокалом плещущегося вина. Ахилл взял бокал и опустошил одним глотком.
– Это любимое вино вашей матери, – сообщил управляющий с глупой улыбкой. – Я подумал, возможно, вам понравится.
Ножка бокала хрустнула в руке Ахилла. Он стряхнул осколки на пол и пошел дальше.
– Месье! – позвал управляющий. – Месье, ваша рука. Она кровоточит.
Ахилл остановился. Посмотрел на ладонь и пробормотал себе:
– Да, именно так. Это моя кровь, как ты думаешь?
– Месье?
– Сколько бочек этого вина в подвалах?
– Ч-четыре с половиной, месье.
– Разбейте их. Вино не пейте и никому не давайте. Вылейте.
– Как скажете, месье.
Перепрыгивая через три ступеньки, Ахилл поднялся по главной лестнице. Сверху он позвал:
– Жерар! Мне потребуется огонь.
У основания лестницы появился молодой слуга.
– Я сразу же разжег один камин в ваших комнатах, месье.