Кучер вскочил на ноги. Он выхватил ведро из рук Элеоноры и подошел к лошадиному корыту в дальнем конце образуемого каретами прохода, где вылил себе на голову еще одно ведро воды. Потом с фырканьем потряс головой, а когда он подошел к ней, с его длинного пальто из бычьей кожи все еще стекала вода.
– Я знаю, как найти выход, – сказал он.
Эрве исчез в комнате, где гуляли конюхи, и секунду спустя появился снова.
– Около деревни, называемой Бранау. В часе езды на лошади. На карете – два.
– Едем, – распорядилась Элеонора, и Эрве согласно кивнул.
– Оседлаем Широна и еще двух лошадей. Украдем, раз вам надо, самых быстрых, которые могут идти в горы по бездорожью. И обмотаем их копыта соломой. Нет необходимости сообщать о нашем отъезде епископской гвардии.
С тщательностью, не соответствующей его пьяному состоянию, Эрве поставил книги в отделение для багажа, повернулся и повел Элеонору в конюшни. Через минуту они были уже на пути в горы.
– Вот он, – прошептал кучер, отодвигая низко нависшую ветку. Элеонора посмотрела вниз с выступа горы, на которую они только что взобрались. В лунном свете длинное каменное здание, казалось, извивалось на склоне горы, скрывающейся за его высокими стенами. Ни звука, ни огонька не исходило из его крошечных окошек.
Ахилл находился где-то рядом. У Элеоноры перехватило дыхание, когда она представила сентиментального Ахилла, лишенного всех радостей жизни. Она вспомнила заставленный розами будуар, где он впервые открыл для нее чувственность.
– Тихо, как в могиле, – едва слышно заметила Элеонора. Она предположила, что уже почти одиннадцать, поскольку охрана совершала медленный обход. Добрые братья могли поспать еще почти четыре часа. – Как они могли вырвать себя из жизни и заявлять, что это желание Божие? – спросила она.
– Божьим именем в этом мире прикрывают самое худшее, – ответил Эрве.
Элеонора поежилась и дала знак Эрве опустить ветку.
– В эту ночь меня заботит только одна клеточка этого мира. Давай подойдем поближе.
К тому моменту, когда они добрались до опушки, находившейся в двадцати ярдах от высоких, гладких стен монастыря, луна в небе поднялась немного выше. Элеонора потянула вожжи остановить лошадь, и кучер сделал то же самое, хотя с меньшей грациозностью. Элеонора молча остановилась.
Три грубых вязаных одеяла были перекинуты через седло Широна, у луки висел закрытый фонарь. Элеонора стянула одеяла, одно отдала Эрве, другое повязала вокруг своей головы и плотно прикрепила к третьему, обмотанному вокруг тела. Она взялась за тонкую веревку, привязанную к ручке фонаря, вытащила его из седла и отставила в сторону.
Кучер в капюшоне из одеяла взял поводья Широна и другой лошади и отвел их подальше под прикрытие деревьев. Элеонора осталась один на один с монастырем, лишь со шпагой Ахилла на боку.
Она вытащила из кармана юбок небольшой нож, встала на колени и вырезала в одеяле, которое было на ней, два квадрата. Быстро привязала квадраты на подошвы своих сапог точно так же, как они привязывали солому на копыта лошадей в городе, чтобы заглушить шаги.
Не раскрывая фонаря, Элеонора, ведомая лунным светом, направилась в тень входа в монастырь. Боясь западни, она приоткрыла одну ставенку на ширину чуть больше конского волоса. В нескольких дюймах от нее в серебре лунного света висел ржавый металлический колокол, легчайшее прикосновение к которому могло вызвать его звон.
Сердце почти гремело от того, что могло случиться. Элеонора подняла фонарь и посветила вокруг его слабым светом, чтобы рассмотреть всю дверь. Деревянные планки и кожаные петли. Она облегченно вздохнула. Кожаные петли не заскрипят, к тому же их можно перерезать, если засов будет заперт. Элеонора поднесла фонарь ближе.
Она еще раз помолилась святым, надеясь, что пропустила тех, которым поклоняются монахи Рансе, и подняла простой засов. Дверь бесшумно отворилась.
Сразу же за стенами в одном конце огороженной территории она ясно увидела темный контур башни с колоколом часовни, очерченной на фоне неба, тогда как в другом находились ряды крохотных окошек, где были монашеские кельи.
Где-то там, внутри, ей следовало искать Ахилла. Темная арка прямо перед нею обозначала вход в здание, и Элеонора долго смотрела на него, часто и неглубоко дыша. Оставив в покое святых, Элеонора обратилась к своим мадьярским предкам, взывая к накопленным за тысячелетия силе духа, смелости и отваге.
Лунный свет подвел Элеонору к двери, она все так же тихо вошла, плотно прижимая к своему боку шпагу в ножнах. Она ступила в темноту, пахнущую молотым зерном, рискнула приоткрыть крохотную полоску света и обнаружила, что попала в убогую кухню. Отсюда было относительно просто проскользнуть по коридору, подняв фонарь, чтобы проверить кладовые, мимо которых она проходила.
Где же монахи обычно держат своих пленников? Элеонора прошла по коридору с крохотными кельями, все они имели маленькое окошко для передачи пищи. У каждого окошка Элеонора прислушивалась к звуку непрерывного дыхания, доносящегося изнутри, потом подняла фонарь. Все монахи, плохо укрытые рясами, выглядели одинаково. И вдруг Элеонора поняла, что в этих кельях содержатся не заключенные монахов, а находящиеся под епитимьей.
Элеонора почувствовала страх, а потом замерла, когда из кельи, возле которой она стояла, донесся шепот. Голос монотонно повторял слова, словно человек бормотал их снова и снова до тех пор, пока они не станут бессмысленным звуком. Неспящий монах за своими молитвами?
Она подумала, чтобы вернуться назад тем же путем, каким пришла. Возможно, здесь есть другие места, где может находиться такой человек, как Ахилл… Редкое слово достигло ее слуха. Оно было французским, архаично французским.
Элеонора напряглась в направлении звука. Мужской голос был сухим и горьким.
– Теперь внимай, и может, к подвигам…
– Отважного человека, – закончила она беззвучно, не обращая внимания не слезы. «Ахилл!» Дрожащей рукой Элеонора открыла дверь и вошла, быстро закрыв ее за собой. Она повернулась и чуть не захлебнулась криком.
На дальней стене лицом к ней висел Ахилл, толстыми веревками привязанный за запястья к металлическим кольцам. Ряса из грубой ткани была порвана на спине. От ударов кнута остались следы запекшейся крови. Его запястья кровоточили и были в синяках от попыток освободиться – горка каменной пыли лежала на полу под каждым железным кольцом.
Элеонора подбежала к Ахиллу.
– Ахилл, – прошептала она ему в ухо, потом поцеловала в висок и провела рукой по длинным волосам. – Мой отважный…
– Элеонора? – Голос Ахилла был неуверенным, таким же, каким он декламировал «Тристана». Он нахмурился и потряс головой. – Нет, – резко и более сильным голосом произнес он. Ахилл оперся лбом о стену и позволил себе полюбоваться лицом Элеоноры. – Но я делаю, делаю это…
– О прелестная и желанная любовь… – начал он цитировать другую песнь трубадуров, – с прекрасно сложенным, гибким и стройным телом и прекрасной…
– Ахилл, это не сон. Я здесь.
Глаза Ахилла смотрели на нее.
– Элеонора? – снова спросил Ахилл, немного более ясным голосом, хотя все еще недостаточно резким. – Элеонора, ты пришла за мной. Дама рыцаря. Папа… папа знал, что однажды я встречу тебя. Он верил в меня и в любовь. Он говорил мне, что я найду тебя. Только… только он забыл сказать, что, когда я найду тебя, ты не сможешь быть моей дамой, потому что я уже больше не буду рыцарем.
Несвязная речь Ахилла испугала Элеонору.
– Шшш, моя любовь. У меня есть лошади, которые увезут нас отсюда. Ты можешь стоять?
Ахилл потряс головой, пытаясь прийти в себя.
– Да. Да, я могу стоять. – Он выпрямился, перенеся тяжесть тела на ноги, но резкая боль заставила его побледнеть.