У Элеоноры перехватило дыхание от неожиданного удара.
– Мои сыновья и дочери! Как ты посмел заговорить об этом, чтобы оправдать тот ужас, который мы планируем! Ты знаешь, что я не смогла родить Миклошу ребенка.
Габриэль перестал ходить и посмотрел на Элеонору.
– Ты не могла родить… А что ты могла с этим поделать? После того язычника у Ниши я был удивлен, что Миклош мог быть мужем, не говоря уж о том, чтобы отцом.
Эндрес нахмурился.
– Тебе не следовало говорить о таком…
– Какой язычник? – требовательно спросила Элеонора, игнорируя слова старшего брата. – О чем это вы?
Габриэль снова начал ходить туда-сюда.
– Не имеет зна…
– О чем это вы?
Средний брат пожал плечами.
– Миклош был ранен язычником в… место, в которое мужчины не слишком любят быть раненными, если ты понимаешь, что я имею в виду. Я был ошарашен, когда услышал, что он сделал тебе предложение. И был убит наповал, когда ты приняла его.
Мир, который она знала, казалось, перевернулся. Ребенок! Она могла иметь…
– Почему вы мне не говорили? Как вы могли держать подобное в тайне от меня?
Лицо Габриэля стало пунцовым.
– Чего ты так расстроилась? Миклош дал тебе состояние и положение в обществе как жене графа. Чего тебе еще надо? Поэтому в мире несколько меньше уродов. Почему это должно иметь значение? И возможности Миклоша едва заботили нас. У нас в голове были более важные вещи.
– Более важные? Более важные? – Белки глаз Элеоноры яростно блеснули. – Я женщина. И давать жизнь для меня более важно, чем отбирать ее.
Габриэль почувствовал себя неуютно от слов сестры. И, оправдываясь, пожал плечами.
– Ну это не совсем те вещи, о которых мужчина разговаривает со своей сестрой.
Эндрес откашлялся.
– Тогда почему ты говоришь о них сейчас? У нас есть другая… Эл, что с тобой?
Дети… Она могла иметь… Удивление и вихрь восторга захватили Элеонору, рассеивая ее ярость. Из глаз ее закапали слезы. Она могла иметь детей! Она могла от Ахилла иметь… Элеонора плотней сжалась. «Мой дорогой, – подумала она и, приложив ладонь ко рту, хихикнула. – Ох, дорогой».
– Эл! Что с тобой?
– Ах да, Эндрес, – ответила Элеонора, слабо смеясь. – Ах да, ах да.
– Ты плачешь, – произнес Кристоф.
– Ты смеешься, – произнес Габриэль. Эндрес неодобрительно посмотрел на нее.
– Ты плачешь и смеешься. Что это значит?
– Ничего, – ответила Элеонора, улыбаясь и кусая губу. – Ничего. Всего лишь то, что я не была так… осторожна, как, возможно, следовало.
– Что ты хочешь сказать? – спросил Кристоф. Габриэль подошел к младшему брату и отвесил ему затрещину.
– Ты понимаешь, что она хочет сказать, дубиноголовый.
– Знаю, знаю, – ответил Кристоф, потирая ухо. – Я имею в виду – от кого. Я не думал, что она с кем-то была, но… – Его голос оборвался в потрясенном молчании, и краска медленно сползла с его лица. – Боже Всевышний.
Шпага Габриэля со свистом вылетела из ножен.
– Я убью его. – И он направился к выходу.
– Нет! – закричала Элеонора. Она подбежала к двери и загородила ее спиной. – Нет, я не позволю тебе.
Габриэль остановился в двух шагах от нее.
– Прочь с дороги. Любой, кто изнасилует мою сестру, мертвец.
– Он не насиловал меня.
Глаза Габриэля сузились.
– Что ты говоришь?
Кристоф фыркнул с дивана:
– Ты понимаешь, что она говорит, дубиноголовый.
– Ты носишь его ребенка? – тихо спросил Эндрес. Элеонора постаралась выровнять дыхание и ответила:
– Нет. – Но потом добавила: – Это значит, что не думаю, я не уверена…
– Но может быть, – заключил он тем же тихим голосом.
Взгляд Элеоноры перемещался с одного брата на другого. На Кристофа, Габриэля, Эндреса и затем на старого дедушку, который молча сидел, глядя на своих внуков.
– Но может быть, – снова повторил Эндрес. – Да. – Габриэль опустил шпагу и с отвращением посмотрел на сестру.
– Как ты могла сделать такое?
Элеонора услышала смешок из кресла у камина.
– Он очень красивый парень, Габриэль.
– Он турок.
Элеонора выпрямилась и одернула корсаж.
– Полутурок.
– Четверть.
Все четверо обернулись к дедушке. А он краем рта выпустил облако серого дыма.
– Что ты сказал, дедушка? – спросила Элеонора. Еще одно облако дыма.
– Я сказал «четверть!», моя дорогая. – Он зажал мундштук трубки зубами, потом поерзал в кресле, чтобы устроиться поудобнее. Все, не отрывая глаз, смотрели на деда, и он вздохнул. – Этот красавец, который закован у вас в цепи, на одну четверть турок. Конечно, я не могу судить о семье его матери.
– Она фламандка, хотя живет во Франции, – сообщила Элеонора.
При этих словах Кристоф, сидевший, обхватив голову руками, поднял ее. Он выглядел потрясенным.
– Я… я никогда не думал о том, что у него есть мать. Для меня он всегда был исчадием ада.
Габриэль округлил глаза.
– А как, ты полагаешь, сыновья появляются на свет? – Старик у камина бросил на внуков язвительный взгляд. – Со стороны отца… – начал он, остановился на мгновение, и на лице его проступила печаль прошлых лет, – человек, известный вам под именем Эль-Мюзир, был наполовину турком. Его отец, несомненно, был турком. Но мать – венгеркой. – Он направил взгляд на Элеонору. – А еще точнее – мадьяркой.
– Мадьяркой. – У Элеоноры перехватило дыхание. – Бабка Ахилла была мадьяркой?
Дедушка, задумавшись, сделал глубокую затяжку из трубки, а затем указал ею в направлении коробки, стоявшей на полке.
– Все находится в ней.
Элеонора схватила табурет и устремилась к полке. Дрожащими руками она взяла простую шкатулку из полированного дерева.
– Кем она была? – поинтересовалась Элеонора. – Где жила? Как это?..
Дедушка печально покачал головой, и его слова растаяли в тишине.
– Ее звали Елена, – мягко сказал он, – и она была так же красива, как и та легендарная женщина, в честь которой ее назвали. Она была из рода Вазвар. Паша Мех-мед увидел ее – уж не знаю где, – и она стала его желанной добычей. Паша перебил всю ее семью и насильно увез Елену, когда ей было четырнадцать. В пятнадцать она родила ему сына – того, что звали Эль-Мюзир. Во время осады Вены она бежала. Когда-то мы с ней думали, что могли бы… – Дедушка немного помолчал и, откашлявшись, продолжил: – Когда она вернулась, я уже давно был женат, а она… она вернулась домой, чтобы умереть в одиночестве. Эту шкатулку она подарила мне перед смертью.
Элеонора уселась на пол подле него и открыла гладкую крышку шкатулки. Лежавшие в ней бумаги были аккуратно сложены, как будто их внимательно прочитали и спрятали. Было здесь несколько писем, но встречались и официальные документы с печатями. Эль-Мюзир являлся единственным наследником рода Вазвар. Так гласили документы. Это было подтверждено. У Элеоноры затеплилась надежда. Теперь по закону только Ахиллу принадлежала огромная собственность рода Вазвар. Она встала и отдала шкатулку дедушке.
– Так и есть. В Ахилле течет мадьярская кровь! – Элеонора повернулась и взглянула на братьев. – Отошлите турков! Несомненно, вы не можете…
– И все же он сын Эль-Мюзира, – возразил Эндрес с убийственной логикой, рожденной в нем годами ненависти.
– Нет! Он наследник рода Вазва…
Ее слова были прерваны отдаленными криками. Пронзительно визжали служанки, ругались лакеи… Габриэль бросился к двери и распахнул ее. На пороге стоял задыхающийся лакей с поднятой для стука рукой. В глазах его застыли дикий страх и волнение.
– Турки! – крикнул он, размахивая руками. – Турки, милорд! Они внезапно напали на нас и идут к подвалам!
– Ахилл! – воскликнула Элеонора. В бессознательном порыве она подхватила юбки, выхватила у брата из рук ключ, оттолкнула слугу и бросилась через зал. Она сунула ключ в карман и пустилась вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Старый дом, где она жила, был высоким и узким. Его построили в те времена, когда жители Вены искали убежища за городскими стенами, осаждаемыми турками. Навстречу ей вверх по лестнице бежали слуги, отчего длинные ленты на ее платье разлетались в стороны, другие слуги, опередив ее, мчались вниз в подвалы, к неверным, готовым посягнуть на их жизнь.