И вот, уже четвёртый день длится этот одиночный переход, а никакого лагеря всё нет. Да, что там лагеря – он до сих пор умудрился не встретить ни дорог, ни сёл, ни деревень, ни одиночных домиков. Скажи ему кто раньше, что в Подмосковье есть такие малозаселённые места, он расхохотался бы этому человеку в лицо.
А может, это просто усталые ноги несут его таким путаным маршрутом, что все обитаемые места остаются в стороне? Так он может долго бродить по сырому лесу, который с каждым пройденным километром всё больше напоминал болото, и не достичь цели. А тут ещё эти проклятые усталость, жара, пот – да, мало ли, напастей поджидают путника, уставшего от одиночества, неудач и потерь. И, самое главное, Максим уже начал постепенно терять надежду на то, что найдёт этот «Новый мир». Иногда, он даже начинал думать, что этот самый лагерь людей будущего – не что иное, как просто талантливая мистификация, разыгранная каким-нибудь психом. Или даже компанией душевнобольных мерзавцев, которых немало бродит теперь по дорогам и возле них.
Но больше всего он боялся, что найдёт эту комунну, но Ольги в ней не окажется. Он даже, что греха таить, пытался представить свои действия в подобном случае, и не мог. Его при одной мысли о тщетности многомесячного следования за любимой, начинало трясти, как в жестокой лихорадке. Сердце начинало колотиться в бешеном ритме, а на глаза наползали крупные слёзы, разъедавшие их не хуже пота.
Максим тут же гнал эти крамольные мысли, прибавляя шаг, чтобы не оставалось ни сил, ни времени для сомнений. А вечером, устроившись на ночлег возле более-менее сухой кочки, он непременно вытаскивал фото любимой женщины. Бережно удерживая истёртый бумажный прямоугольник на ладони, Максим долго смотрел на родное лицо. Иногда он начинал гладить любимый образ кончиками пальцев, а, порой, нежно касался его губами. Так и засыпал, с именем любимой на губах, чтобы наутро продолжить однообразные поиски возможного места её пребывания. Единственно возможного – в противном случае Максим терял все нити, ведущие к Ольге.
И, вот уже четвёртый день пути близится к завершению, а вокруг ничего примечательного, если не считать деревьев, со стволов которых широкими кольцами срезана кора. Видать, зверьё за зиму окончательно оголодало, раз принялось грызть жёсткую, как камень, старую кору. Не каждый желудок подобную жратву вынесет. Это подтверждали и часто попадавшиеся по пути «подснежники» - трупы истощённых животных, активно распространявшие вокруг тошнотворный гнилостный запах.
Максим ко многому привык за время скитаний, но терпеть эту ужасную вонь не мог, и не собирался. Но запах тлена настойчиво преследовал его, так как плотность гниющих оленей, кабанов и зайцев заметно возрастала с каждым пройденным километром. Максим долго не мог найти объяснения для этого феномена, но потом сообразил, что вело зверей именно сюда.
Видимо, где-то здесь, за лесом, расположено человеческое жильё. И животные, из-за отсутствия зелени не успевшие перед зимой накопить жир, пытались спастись от зимней голодухи, держась поближе к человеку. Но, похоже, до спасительных сельских помоек не все четвероногие добрались. А, если бы и добрались, то, в лучшем случае ничего съедобного не нашли бы. Люди теперь не склонны делиться и разбрасываться едой – сами готовы глотку перегрызть за лишний кусок.
Значит, эти оттаявшие трупы животных, не смогли обнаружить человеческого селения, так же, как теперь не может его найти и Максим. Ни селения, ни захудалого просёлка – никаких признаков цивилизации, будто он не в Подмосковье, а в глухой сибирской тайге бродит. Максим устал, вымотался и физически и морально. Сейчас он страстно желал устроиться на ночёвку, доесть консервы, и заснуть, чтобы наутро, со свежими силами продолжить поход.
Но и это было непросто сделать из-за вездесущей трупной вони, настолько плотной и едкой, что естественный и необходимый процесс дыхания, превращался в настоящую пытку. Уже и сумерки сгущались, и даже зловонный туман опустился на влажный мох, а несчастный путник всё ещё метался в поисках хоть небольшого пятачка земли, свободного от разлагающихся тел.
В конце-концов, одолев естественную брезгливость, и подавив сильнейшим усилием воли, рвотный позыв, Максим взялся за расчистку места для ночлега. Если не считать нескольких зловонных туш, полянка вполне соответствовала всем условиям для спокойного отдыха. Используя сучковатые палки, как багры, он перетаскал туши двух оленей, и одной лисицы в глубокую канавку, на дне которой даже сохранился небольшой сугроб. Шкуры зверей рвались, как мокрая бумага, обнажая кишащие колонии желтоватых личинок, и Максиму пришлось очень постараться, чтобы на поляне ничего, активно разлагающегося, не осталось.
Закончив уборку, Максим забросал канавку с мертвечиной ветками, и спешно стал собирать сухой хворост для костра. Когда окончательно стемнело, он уже благополучно доедал тушёнку возле жаркого пламени костра. Трупное зловоние, конечно, не исчезло окончательно, но уже не было столь невыносимым, и позволяло, притерпевшись, не обращать на него внимания.
Перед сном, всё же, Максим соскоблил с рыжего соснового бока немного смолы, скатал её в пахучий шарик, и положил возле головы. Приятный запах сосновой хвои немного забивал тлетворный дух смерти, и Максим, убаюканный ароматом душистых смол, быстро и незаметно скользнул под бархатный полог долгожданного сна.
Ночами к Максиму приходили все, кого он знал и любил – Ольга, родители, друзья по школе, армейские товарищи, Антоныч, Гриша. Он разговаривал с ними, слушал приятельские советы. Проснувшись, он забывал всё, до последнего слова, но чувствовал небывалый прилив сил, и готовность продолжать поиски полумифического «Нового мира». Но этой ночью, вместо добрых сновидений, его посещали кошмары, наполненные скомканным хаосом из боли, крика и страха.
Максим испуганно вскакивал, задыхаясь, будто от долгого бега. В отсветах тлеющих в костре углей, боль и страх постепенно исчезали, но крики никуда не девались. Исполненные боли и страдания, вопли слышались откуда-то издалека. Максим не мог определить точное направление, откуда доносятся эти стоны – мешали высокие деревья. Однако, примерно понимал, в какой стороне терпят жуткие мучения люди. То, что это были именно люди, и именно во множественном числе, Максим ни секунды не сомневался.
Мужчина был жутко напуган. Он понимал, что ему-то бояться особенно нечего – кричали довольно далеко, и ему вряд ли что-то угрожало. Но ему почему-то вспомнился первый визит к стоматологу. Максиму было около четырёх лет, когда всю детсадовскую группу строем отвели на осмотр к зубному врачу. Максим оказался в очереди одним из последних, и успел пообщаться с приятелями, уже покинувшими кабинет врача. Одни бодро хвастали аккуратными пломбами, а другие, состроив жалобную гримасу, демонстрировали окровавленный тампон и дырку на месте вырванного зуба.
И все сходились во мнении, что нет ничего страшнее в этом мире кошмарной сверлильной машины, одно жужжание которой повергало в панический ужас самых отчаянных смельчаков из старшей группы. В тот день мальчик, зашедший перед Максимом в кабинет, стоило заработать страшной машине, принялся так вопить, что задрожали стёкла в коридоре. Максимка вжался спиной в холодную стену, и принялся искать пути к бегству. На самом деле, его зубы были в полном порядке, и встреча с бор-машиной была отсрочена на несколько лет, но тот страх засел глубоко в подсознании.
И это не был страх перед зубным врачом и жужжащей машиной – нет, то был ужас пред неведомой опасностью, скрытой стеной или большим расстоянием, которая способна заставить другого человека вопить столь ужасным образом. Максим встряхнулся, прогоняя неприятные воспоминания, и попытался уснуть, невзирая на пронзительные вопли вдали.
Человек, как известно, привыкает ко всему, даже к грохоту струй водопада. И Максим, не сразу, но смог уснуть, несмотря на непрекращающиеся стоны, языками чёрного пламени полыхавшие в ночи. На сей раз, усталому путнику несказанно повезло проспать до самого рассвета без сновидений.