Увы, труды его тяжкие остались втуне. Академическая жена не дрогнула и твердо вела допрос с пристрастием: зачем нужен академик? Почему нужен академик? Какие вопросы собираетесь задавать академику?
– Мне кажется, – довольно резко заявил Кис, – вы недооцениваете серьезность ситуации. Я ведь не на интервью напрашиваюсь, уважаемая Софья Анатольевна. Ваш муж входил в ту же компанию, что и четверо убитых, и, возможно, ему также грозит смертельная опасность. Необходимо срочно понять, что связывало всех этих людей, что могло произойти в те годы такого, из-за чего сегодня…
– В биографии моего мужа нет темных пятен! – взвилась собеседница. – Это безупречный, святой человек, отдающий всю свою жизнь служению науке и людям, его заслуги признаны…
Тра-та-та… Кажется, она едва не сказала «партией и правительством». Кис даже присвистнул. Он казенно-высокопарным словам никогда не верил, как и людям, их произносившим, и ему казалось, что это настолько всем давно понятно, что и произносить их стыдно, как глупую реплику в пошлом водевиле.
– Что это? – осторожно спросила жена академика.
– Где? – Кис даже глаза старательно округлил, изображая невинное удивление.
– Вроде свист какой-то… Это… не вы?
– Ну что вы, как можно! – радостно сказал Кис. – Это чайник.
– А, – облегченно выдохнула она, удостоверившись, что никто непочтения к заслугам академика не высказал, кроме чайника, – так вот, запомните: это человек, для которого наука…
И ее снова понесло. Кис невежливо перебил:
– Вообще-то, я характеристику вашего мужа не просил. Я просил позвать его к телефону.
– Вы мне не сказали, что именно вас интересует!
– Во-первых, уже сказал, вы просто так долго перечисляли его заслуги, что забыли. Во-вторых, вопросы я буду задавать вашему супругу, а не вам. Если он сочтет нужным, он вам расскажет содержание нашего разговора.
Софья Анатольевна замолкла, переваривая услышанное.
– Звоните ему завтра с утра на работу, – наконец ледяным тоном произнесла она.
Кис бы с пребольшим удовольствием никому вообще не звонил, а нагрянул бы к каждому с визитом нежданно, как он обычно в подобных случаях и делал: внезапность не позволяла собеседнику подготовиться, и информация в таких случаях была куда полнее, а вранье – куда заметнее. Да только на этот раз интересовавшие его персоны были не простыми, а Очень Важными Персонами, и без звонка к ним попасть не было никакой возможности.
Удостоверившись с тоской, что телефон певицы Тучкиной по-прежнему плотно занят, Алексей решил все же рискнуть и самолично наведаться по домашнему адресу Олега Ларионова, запропавшего Большого Начальника из Госкино, телефоны которого глухо молчали как дома, так и на работе. Алексея даже посетило пренеприятное подозрение: а не лежит ли где труп Большого Начальника с отравленной иглой в теле? И потому, плюнув на приличия и призвав в союзницы удачу, Кис направился прямиком к нему домой.
Как ни странно, домофон ему ответил, хоть и трудным голосом: уж не приболемши ли? Но пять минут спустя диагноз его болезни был поставлен детективом неопровержимо и категорически: он был встречен на пороге квартиры лохматым и небритым человеком со стаканом в руке, в котором плескалась мутноватая белесая жидкость. Не было нужды иметь медицинское образование, чтобы мгновенно понять: Ларионов пребывал в запое.
Мутноватой жидкостью, однако, оказался не заморский алкоголь, как предположил поначалу Алексей, а славное изобретение человечества под названием «Алка-Зельтцер»[9] который Ларионов хмуро разбалтывал в стакане. Что, впрочем, ничуть не меняло запойного диагноза. В связи с чем Ларионов и телефон выключил, чтобы никто не смог помешать ему предаваться сомнительной радости нажраться до бесчувствия.
Кис, опытным мужским глазом оценив состояние собеседника на данном этапе как более-менее сносное, решил, что можно начать и нахрапом: «Вы хотите стать следующей жертвой? Да или нет? А раз не хотите, тогда помогайте следствию!»
Ларионов выслушал соображения детектива, допил содержимое стакана, сказал несколько раз «брр, брр», передернулся всем телом, зажмурился, потом сильно выдохнул, обдав Киса парами крепкого перегара, и только потом широко развел руками:
– Клянусь, не знаю, о чем речь. Были грехи, были, чего там, кто из нас не грешен! И подсиживали коллег, и подмазывали начальство, и химичили с бюджетными средствами. – Ларионов столь выразительно икнул и снова передернулся, что Кис ощутил физически, как подступает к горлу тошнота. – И дела свои устраивали, конечно, в обход закона, пользуясь связями. Тебе, сыщик, и все остальные скажут то же самое. Если рискнут пооткровенничать, конечно. Но они не рискнут, не мечтай. Ко мне-то ты… как тебя бишь звать? Алексей? Леха, значит. Так вот, Леха, ты ко мне в удачный момент попал, я когда пьяный, то добрый… И разговорчивый. Остальные не скажут, нет… Но дерьмо за всеми осталось, будь спок! Иначе карьеру не сделаешь, а уж в нашем социалистическо-коммунистическом государстве – и подавно. Частенько и самому противно, как вспомню… Я совесть не всю растерял, многие растеряли, а у кого ее и отродясь не было. Но перед тобой, сыщик Леха, как на духу: были грехи, были! Да только в том-то и фокус, что у каждого – свои! Не общие! Я не имел дел с остальными! Был знаком, какое-то время даже дружили, вместе на рыбалку ездили, на дачах пили, в баньке парились. Но что у нас общего? Не понимаю, вот те слово!
Мужик не врал, Кис это почувствовал. Он всегда чувствовал ложь кожей, какими-то неизвестными науке рецепторами ее воспринимал и опознавал. И сейчас его «рецепторы» ему подтвердили: Ларионов и в самом деле не знает.
Это незнание могло объясняться двумя причинами: либо Ларионов честно не нашел в памяти событий, которые могли послужить мотивом для серии убийств, либо этих событий и впрямь не было, или по меньшей мере он в них не участвовал. Есть, конечно, неплохой способ определить истину: подождать, убьют его или нет. Если убьют, значит, мужик просто не вспомнил, не сообразил, где собака зарыта, а если нет, то он ничего не знает, так как не участвовал…
Прямо скажем, такой способ проверки истины Кис находил малосимпатичным. И посему следовало поторопиться и нащупать истину, не пользуясь суфлерскими подсказками старухи-смерти…
Ларионов провожал глазами детектива, смотрел в окно на то, как тот садился в машину, прикуривал, заводил мотор, давал задний ход со стоянки… Не то чтобы он думал, мыслей как таковых в голове не было. Только разве смутное, мутное, как «Алка-Зельтцер», ощущение, что…
Нет, не может быть. Нет, абсурд. Никакой связи тут нет, потому что ее просто не может быть…
Кису всю ночь снилось, как он дозванивается до Тучкиной, и, как только ему удавалось прорваться, телефон неотвратимо разъединялся, и он снова и снова жал на кнопку «бис»… Кошмар приснился, одним словом.
Но, что называется, в руку: к одиннадцати утра он сбился со счета, сколько раз ему пришлось нажать на эту треклятую кнопку «бис» – его аппарат функцией автодозвона не обладал. В конце концов Кис озверел и перепоручил это занятие Юле.
Сам же детектив попытался дозвониться с мобильного академику, но его рабочий телефон либо вовсе не отзывался, либо отвечал женским голосом, что академик на совещании. Плюнув, Кис попытался сосредоточиться на бумагах, по ходу дела истово предаваясь горестным размышлениям, за какие же из грехов судьба наказывает его таким гнусным расследованием.
И тут произошло чудо.
Между дозвонами Тучкиной прорвался телефонный звонок, и Юля, вдруг побледневшая и торжественная, передала Алексею телефонную трубку, шепча что-то неразборчивое сдавленным от волнения голосом. Кис взял трубку с недоумением, так и не поняв, что случилось с его новой секретаршей.
– Я звоню вам от имени Аллы Измайловой, – вежливо сообщил немолодой женский голос. – Она хотела бы с вами встретиться у себя дома завтра утром. Записывайте адрес…