«Черт с ней!» Мы ходили на старый мост, наполовину разрушенный, и писали в реку. Цакан сказал: «Все течет!» Мы ходили к капитанше речного пароходства в отсутствие капитана, капитанша показывала нам, как великолепно она изваяна рукой природы. Капитанша давала нам почитать книги «Как причесываются королевы», «Когда кипит кровь» и «Тайна первой ночи», последняя была с картинками. Ходили мы и к некоей Драгославе, Драгослава прихрамывала, но пела песню «Тяжко мне тебя забыть, голубчик!» – и показывала нам с помощью пальцев фокусы. Были мы в каком-то трактире, в трактир вошел человек без руки и сказал: «Сейчас вы увидите бойца Двадцать первой сербской, который всех победил, в том числе и себя!» Той рукой, что у него оставалась, он вытащил пистолет и выстрелил в голову. Цакан сказал: «Вот это нервы!» Я видел, как из Дуная вытащили труп, это было что-то огромное и фиолетовое. Я видел, как одного типа поставили к столбу на рынке, все плевали в него и называли спекулянтом. Я видел, как мужчина бил женщину ногой, женщина стояла на карачках, мужчина сказал женщине: «Тьфу!» Мне показали непонятную фотографию и сказали: «Отсюда появляются дети!» Показали мне еще одну картинку, на ней была какая-то женщина на оттоманке, из задницы у нее торчала гвоздика. Хромоножка сказала мне: «Что ты боишься, попробуй, это не больно!» Дома я нашел тетрадку, заполненную поручениями, невыполненными. Товарищ Раде Кайнич спросил: «Где пропадаешь?» И еще: «Что, хочешь, чтобы мы о тебе мнение изменили?» Потом сказал: «В нынешней обстановке не может быть речи об уходе от бурлящей жизни, которая кипит вокруг нас!» После этого он велел мне заполнить анкету по работе секций – идеологической, культурно-просветительной, настольного тенниса и музыкальной, с приложением краткой справки по содержанию их воспитательного воздействия. Я сказал: «Все будет в норме!» Мама сказала: «Он по уши в работе, а так плохо ест!» Дядя сказал: «Так закаляется сталь!» Я сказал то, что мне сказал товарищ Кайнич о жизни и невозможности из всего этого выбраться никому из нас. Мой друг Цакан и я пошли на свиданку, нам сказали: «Где это вы болтаетесь?» Одна товарищ, у которой никак не росли груди, сказала: «Явились, не запылились!» – нечто вроде стихотворения экспромтом. Товарищ Абас сказал мне: «Может, ты и напишешь югославскую „Войну и мир", это дело твое, но ты обязан приходить на собрания по вопросам уплаты членских взносов, работы в культпросветсекторе и секторе самокритики!» Другие сказали: «Пусть его стишки кропает, мы здесь зато коммунисты!» Я сказал: «И Владимир Маяковский был коммунист!» Товарищ без грудей сказала: «Но беспартийный!» Я сказал: «Ну и пусть!» Мне велели организовать новогоднее представление. Я спросил Вацулича, не желает ли он продекламировать свое известное стихотворение «На посту!». Он сказал: «Я с детьми не могу!» Я спросил теток, как обстоят дела в смысле их игры на гитаре, они сказали: «У нас более серьезные обязательства!» Я позвал Элияса Альхалиля и еще двоих, дал им какие-то довоенные календари с диалогами между Мойшей и Сарой или чем-то в этом роде, потом сказал: «Вы исполните это, потом я сыграю на аккордеоне!» На представление пришли представители прогрессивных родителей, офицеры-холостяки и другие люди, сначала были танцы с хороводом и с партизанскими прихватами, потом, по моему сигналу, актеры вышли с календарями в руках и стали читать жуткие вещи, которые я в них нашел. Элияс Альхалиль прочитал: «Слушай, Сара, женушка моя, почему ты с Коном наставляешь мне рога?» Присутствующий товарищ Евтович крикнул: «Кто это написал?» Я ответил: «Неизвестный довоенный писатель!» Он сказал: «Это свинство!» Я начал исполнять на аккордеоне веселую русскую песенку «Вышел как-то раз на площадь Сталин!». Все зааплодировали. Товарищ Евтович сказал: «Вот это другое дело!» Я декламировал, выставляя вперед плечо, в соответствии с тем, что я видел на фотографии «Маяковский в редакции „Комсомольской правды", облокотившийся на пачку рукописей». Декламируя, я акцентировал определенные слова, например: «промеж глаз», «неправда» и тому подобное; как раз тогда у меня стал ломаться голос. Один товарищ с выбитым в ходе борьбы глазом сказал: «Это чушь, русские не пишут таких непонятных стихов!» Я сказал: «Пишут!» Тогда товарищ вытащил стеклянный глаз и бросил его на пол, глаз не разбился, но было страшно. После этого я прочитал еще более непонятное стихотворение; глаз товарища протерли спиртом и вставили на место. Студенты кричали: «Мы просто-напросто советская республика!» Дедушка сказал: «Вот уж нет!» Павел Босустов прочитал подпольную лекцию, в которой утверждал: «Иосиф Сталин мертв, взамен его сделан другой, из воска, с подвижными губами и карликом внутри, который говорит изнутри с помощью специальных устройств!» Владимир Мухин, наш товарищ, сказал: «У каждого должен быть отец, хоть не все в этом сознаются!» Я декламировал собственную поэму «Сталин, стальной человек!». Мама говорила: «Это пройдет!» То же она говорила, когда тетка заболела ангиной и когда отцу во время демонстрации швейной машинки проткнуло палец иглой. Я все это запоминал. Дедушка сказал: «Иногда и наоборот бывает!» Дядя смотрел на кончик носа, упражняясь в косоглазии. Мама сказала: «Балуйся, балуйся, вот останешься таким навсегда!» Дедушка сказал: «Ничего, красившее будет!» Одна родственница ночевала у нас, у нее были какие-то резиновые кишочки, это очень возбуждало. Потом я сказал Вое Блоше: «Я спал с одной родственницей!» Он спросил: «Как это?» Я ответил: «С помощью кишки и ее согласия!» Воя сказал: «Ты понятия не имеешь о том. как дети делаются!» Потом я участвовал в конкурсе на лучшего ребенка-поэта. Я послал длинную поэму под названием «Наша борьба», со всеми подробностями и иллюстрациями тушью, которые исполнили мои тетки. Мне сказали: «Твоя вещь лучше всех, но премию придется дать товарищу Иосифу Луменбратену, который очень беден!» Пришла моя мама и сказала: «Как вам не стыдно!» Моя мама также участвовала в конкурсе на лучший ответ на вопрос: «Что вы знаете о микробах?» – но это было до войны. Мне снился сон, в котором я в качестве премии получаю педальную машину, но когда я проснулся, то увидел, что действительность иная. Меня послали на встречу преподавателей, солдат и молодежных активистов, один товарищ в галифе посмотрел на меня и сказал: «Браво!» Потом он повернулся к другим товарищам с заспанными лицами и сказал: «Поглядите-ка на этого молодца!» Они сказали: «В Доме молодежи надо «скоблить полы, красить двери и петь в хоре!» И еще: «А кое-кто карабкается на стол для пинг-понга и делает детей!» Я раздал форму членам хора и сказал: «Вернете, как отпоете!» Формы разошлись по городу, члены хора стали вести в форме частную жизнь, и мне сказали: «Была бы подороже, шлепнули бы!» Я сказал: «А что делать!» Был товарищ Йован Прият, я называл его: «Лучший друг!» Йовану Прняту сличит настоящую партизанскую форму, его отец был портным. Я записал в дневник: «Кусок мяса я поделил с Йованом Прнятом и Mирьяной Вукобратович!» Тетки нашли дневник и спросили: «Кто эта Мирьяна Вукобратонич?» Я покраснел. Потом Иовам Прият украл членские взносы, стал гладить девчонок но ногам выше колена, а мне сказал: «Ты мне не товарищ!» У меня были и другие друзья, которые назывались «лучшие». Лучшие друзья приходили к моей маме на обед, мои тетки учили их декламировать и чистить зубы, лучшие друзья объедались тушеной фасолью, а потом рассказывали: «Его папаша вечно пьяный, а сам он засранец!» Мама сказала: «Уходите прочь!» Кто-то приходил списать домашнее задание по сербскому языку на тему «Роль морали в новом обществе!», в стихах. Я говорил: «Узнают ведь!» – но списывать давал. Один художник спросил маму: «Нет ли у вас старого свитера?» Один студент умолял: «Не пустите ли меня переночевать, всего на две ночи, в связи с похолоданием?» Художник потом сказал: «Что вы мне за половую тряпку дали?» Студент украл теткину зубную щетку. Товарищ Раде Кайнич пригласил меня в кабинет и сказал: «Никто не в состоянии написать величественную поэму, кроме тебя!» Потом он вывел меня на сцену перед всей конференцией и сказал: «Вот, гляньте, кто угробил ваши формы для хорового пения, и пусть он посмотрит вам в глаза, если у него есть совесть!» Потом он сказал мне: «Я не хотел, но надо!» И еще: «Организация – кузница новых людей, но с характерами!» Я сам начал петь в хоре, несмотря на разнобой в одежде. Мы пели песню «Весь мир теперь у наших ног!». Буца Кромберг, который стоял у меня за спиной, спросил: «Мать твою, это что, твое?» Товарищ в кепке ответил: «Все эти вещи были в старой, прогнившей Югославии!» – слово «прогнившей» он как-то особенно подчеркнул, будто гнилья вовсе никогда и не было. По улицам, еще не освещенным, я вел товарища делегатку из Приедора по адресу, который мне дали в комитете. По адресу вышел человек в очках и сказал: «Это неправда, я адреса не давал, я инженер!» Лотом