Всё это делалось, впрочем, не из какой-либо особой симпатии к прусскому государству, как, например, было у итальянских буржуа, которые признали ведущую роль Пьемонта, после того как он открыто стал во главе национального и конституционного движения. Нет, это делалось неохотно; буржуа выбирали Пруссию как меньшее зло, потому что Австрия не допускала их на свои рынки и потому что Пруссия, по сравнению с Австрией, всё же имела, уже в силу своей скаредности в финансовых делах, до некоторой степени буржуазный характер. Два хороших института составляли преимущество Пруссии перед другими крупными государствами: всеобщая воинская повинность и всеобщее обязательное школьное обучение. Она ввела их в период крайней нужды, а в лучшие времена довольствовалась тем, что, осуществляя их кое-как и намеренно искажая, лишила их опасного при известных условиях характера. Но на бумаге они продолжали существовать, и тем самым Пруссия сохраняла возможность развязать в один прекрасный день дремлющую в народных массах потенциальную энергию в таких масштабах, каких при такой же численности населения нельзя было достигнуть нигде в другом месте. Буржуазия приспособилась к обоим этим институтам; от личного отбывания воинской повинности вольноопределяющимся, то есть буржуазным сынкам, можно было около 1840 г. легко и довольно дёшево избавиться за взятку, тем более что в самой армии не очень ценили тогда офицеров ландвера[48], набранных из купеческих и промышленных кругов. А наличие бесспорно остававшегося ещё в Пруссии — благодаря обязательному школьному обучению — довольно значительного числа лиц с известным запасом элементарных знаний было для буржуазии в высшей степени полезно; по мере роста крупной промышленности оно стало даже, в конце концов, недостаточно[49]. Жалобы на большие расходы по содержанию обоих этих институтов, выражавшиеся в высоких налогах[50], раздавались главным образом среди мелкой буржуазии; входившая в силу крупная буржуазия рассчитала, что неприятные, правда, но неизбежные издержки, связанные с будущим положением страны как великой державы, с избытком окупятся возросшими прибылями.
Словом, немецкие буржуа не строили себе никаких иллюзий насчёт прусской обходительности. И если с 1840 г. идея прусской гегемонии стала пользоваться среди них влиянием, то лишь по той причине и постольку, поскольку прусская буржуазия благодаря своему более быстрому экономическому развитию становилась экономически и политически во главе немецкой буржуазии и поскольку Роттеки и Велькеры давно уже имевшего конституции Юга стали оттесняться на задний план Кампгаузенами, Ганземанами и Мильде прусского Севера, адвокаты и профессора — купцами и фабрикантами. И в самом деле, среди прусских либералов последних лет перед 1848 г., особенно на Рейне, чувствовались совсем иные революционные веяния, чем среди либералов-кантоналистов Южной Германии[51]. Тогда появились две лучшие со времени ⅩⅥ века политические народные песни: песня о бургомистре Чехе и песня о баронессе фон Дросте-Фишеринг[52], нечестивым духом которых теперь, на старости лет, возмущаются люди, в 1846 г. весело распевавшие:
Но всё это очень скоро должно было измениться. Разразилась февральская революция, за ней мартовские дни в Вене и берлинская революция 18 марта. Буржуазия победила без серьёзной борьбы; бороться серьёзно, когда до этого дело дошло, она вовсе и не хотела. Ибо та самая буржуазия, которая ещё так недавно кокетничала с тогдашним социализмом и коммунизмом (особенно на Рейне), вдруг заметила теперь, что она вырастила не только отдельных рабочих, но и рабочий класс,— хотя и наполовину ещё дремавший, но уже постепенно пробуждавшийся, революционный по самой своей природе пролетариат. И этот пролетариат, повсюду завоевавший победу для буржуазии, уже предъявлял — особенно во Франции — требования, несовместимые с существованием всего буржуазного порядка; в Париже 23 июня 1848 г. дело дошло до первой страшной битвы между обоими классами; после четырёхдневного боя пролетариат потерпел поражение. С этого момента масса буржуазии во всей Европе перешла на сторону реакции, объединилась с только что свергнутыми ею с помощью рабочих бюрократами-абсолютистами, феодалами и попами против «врагов общества», то есть против тех же рабочих.
48
49
Даже во времена «культуркампфа» рейнские фабриканты жаловались мне, что не могут назначать надсмотрщиками превосходных во всех отношениях рабочих из-за отсутствия у них достаточных школьных знаний. Это особенно относилось к католическим местностям. (
51
Так Энгельс иронически называет либералов — сторонников превращения Германии в федеративное государство, подобное Швейцарии, разделённой на самоуправляющиеся кантоны.
52