Помнится, он прижался тогда к обочине и вывернул из карманов этот ворох и стал перебирать его, посмеиваясь то над орфографией, то над смыслом записок. Он даже мотор заглушил и включил свет. Сквозь голубую бумагу, сквозь завитушки и округлости схожих почерков перед ним просвечивали авторши, их лица, они гомонили хором и вразнобой… Но вот выудилась совсем короткая записка. Не ради нее ли остановился он на вечерней дороге, не искал ли именно ее? Одно лицо отфильтровалось из всех, чтобы торжественно и с оттенком вызова глянуть ему в глаза сквозь бумажку, и один голос озвучил послание из пяти слов:
То было лицо Инфанты и ее голос. Хотя тогда он не мог этого знать достоверно - это теперь ему так мерещилось… Все прочие записки он вышвырнул тогда, пустил по ветру за окно, а эту - положил в верхний карман… Впрочем, подумал и через несколько минут, прикуривая, сжег ее в узкой вытяжной пепельнице.
- Капрал, - попросил Филипп, - не нужно к самому дому… за полквартала остановите, о'кей?
Когда глубокой ночью он подходил к парадному, горело только их окно, и в нем дежурила Лина.
- Филипп! Ты?! Он цел, Ева! Цел-невредим! А ты не верила!
Ей с ее животом невозможно было бежать навстречу, а Ева, жена, - бросилась. И плакала, плакала, ни о чем не спрашивала, только плакала.
19.
Служебный вход в театр, турникет и Легионер, уже известный ему. И еще новый коллега Легионера, с прозрачным дождевиком через плечо. Он глядел в окно, когда появился Филипп. За окном маршировали дети до 13-ти лет, командовала ими женщина, на женщину похожая мало.
- Доброе утро… - Филипп избегал встречи глазами с тем типом у турникета: охоты реваншировать над ним не было. - Нельзя ли сообщить сеньору Кеглиусу…
- Ничего сообщать не надо, вас ждут, - сказал без выражения второй легионер, загадочно и односторонне знакомый с Филиппом; он повернулся к первому и рукой сделал жест: пропусти.
А вот уже и толстяк Кеглиус пересекал фойе навстречу ему:
- Ждем, ждем, - рукопожатие. Взгляд на пьесу: Филипп имел при себе то, "правительственное" издание. - Вы думали, читка будет? Напрасно: все уже состоялось, вот по этим самым книжицам - знакомство, потрясение, восхищение… Только выслушаете, порядка ради, господ актеров. Главное - изящно преподнести им дебютантку, не правда ли? Так сказать, срежиссировать ее появление!
Филипп видел и чувствовал: толстяк озабочен, глаза его источают сладость с усилием - вопреки потаенной на дне их кислятине.
- Не пойдем в кабинет! Телефоны там… ну их. А тут и мягко, и тихо - прошу. Как раз напротив диванчика, на который они опустились, висел портрет Президента. Хозяин перехватил взгляд Филиппа.
- Пока не забыл: ее настоятельное желание - чтобы и труппа и публика знали ее под фамилией матери покойной - Беанчи. Не хочет подобострастия и фальши. Я подумал: что ж, если удастся такая конспирация и утечки не будет, - у нас, по крайней мере, есть шанс сохранить на плечах голову… в случае провала, конфуза… - кисло-кисло улыбнулся толстяк. - В общем, вы понимаете, что это игра с огнем? Но едва я так подумал, - принесли почту, и с ней свежий номерок нашего самого многотиражного…
Он расправил глянцевую трубочку журнала, которым все время помахивал. На обложке Инфанта дразняще улыбалась за плечом Президента. Сам же Бартоломео Тианос, всегда задумчивый перед фотообъективами, на сей раз посвящал свое глубокомыслие Дон Кихоту: перед ним стояла платиновая фигурка идальго.
- Чего же тогда стоит псевдоним? - спросил Филипп.
- Друг мой, выясняйте сами, это ваша меценатка и ваша актриса! Не обязана она все продумывать в свои пятнадцать лет… быть последовательной… - Кеглиус поднялся и стал затравленно глядеть в окно. Там по-прежнему маршировали дети. - Ее привезут, имейте в виду, к часу дня. Воображаю, сколько здесь будет мальчиков из Легиона! Причем - каждый день. Мы станем почти филиалом этой славной организации… Нет, нет! - без паузы закричал он на двух рабочих сцены, которые сунулись в фойе с большой прямоугольной рамой.
- Извольте обойти кругом!
Те исчезли.
- Сеньор Кеглиус… вы думаете, я согласился спьяну? Я ведь не должен был? - спросил Филипп у его жирной унылой спины. Спина вздохнула.
- Не согласиться мог ваш герой. В сказке! Но сами-то вы здесь, - и какая же у вас свобода выбора? Впрочем, ваши друзья актеры тоже: вдруг воспарят, как на облаке, и бурлят… ломают копья! Умилительно! Месяц спорили - оставаться ли театром, превращаться ли в варьете… словно от них зависит! Всегда говорилось "актеры - как дети", но сейчас и дети - видите? - тянут носок… Я просил их собраться во внутреннем дворике, наших бэби… Да, но сначала дайте мне что вы там набросали - насчет распределения…
Филипп вытащил листок, а директор - очки и вечное перо.
- Радость моя!… но этих троих у нас нет уже! Я, растяпа, не предупредил… Вот наша труппа! - он мигом извлек и растянул гармошкой книжечку актерских фото…
- Кого… нет?
- Вот их! - толстяк обвел, затянул чернильной петлей три фамилии.
- Все держалось же на них! Проклятье… Куда ж они делись?
Кеглиус внимательно осмотрел сказочника:
- Вы настаиваете на вашем последнем вопросе?
Филипп отвел глаза. И всхлипнул. Толстяк сдавил его руку:
- За Кору я боролся… даю слово. Я все перепробовал…
20.
Не так уж много актеров ожидало его в этом бездействующем сейчас открытом буфете для публики. Четверо из них вскочили навстречу Филиппу, чтобы обнять, помять, похлопать по плечам, приложиться к щеке, пробасить: "Наконец-то… привет… я рад, поверь…" Когда они вернулись за белые легкие столики, Филипп сморгнул слезу; слова сразу не шли, и он, салютуя им всем, поднял над головой стул и потряс им.
- Наконец… наконец меня подпустили к вам! Я, знаете, плохо перенес изоляцию от театра… нестойко, немужественно. Мне казалось: если нельзя в театр, то уже нет разницы между площадью Магеллана, у которой я живу, и пустыней… тем же Плато Винторогих козлов…
Заросший двухнедельной щетиной молодой актер тут же вставил:
- Что вы, что вы, это довольно культурное местечко теперь! Пока не по условиям жизни, конечно, но по составу новоселов - очень даже…
- Там только таких остроумных нехватка, - сказала Джемма, пламенно рыжая женщина. - Подбери, мальчик, с пола язык и не перебивай Филиппа.
- Нет-нет, я не собираюсь держать речь, - Филипп ходил между ними, трогал за плечи давних знакомцев. - Я не знаю, о чем… вернее, о чем раньше! Пожалуйста, перебивайте меня! Смертельно ведь соскучился… и хочу массу вещей услышать от вас! А что это за книжки на столах?
Скользкий блеск пластиковых переплетов заставил его уточнить:
- Уж не мою ли пьесу так одели?
Они были нарядно-разноцветные: голубые, розовые, сиреневые, желтенькие…
- Да, это она.
- Чертовщина… я и не знал, что ее нарядили так… это не по моему заказу! Мне, право, неловко… сперва понять бы, чего она стоит…
- Совершенно справедливо, - поднялся новый для Филиппа актер в яркой майке и с отличными бицепсами. - собрали нас, кажется, именно для этого. Позвольте мне первому, а то мне скоро давать урок фехтования четырем оболтусам, я убегу…