Там был нарисован… скорпион!
Филипп молчал, обхватил себя скрещенными руками за плечи: ему стало зябко.
Потом он кинулся к двери, открыл ее и слегка успокоился: директорский кабинет имел входной тамбур, а там никого не было.
Затем он продолжал смотреть на злое насекомое, изображенное так памятливо и так беспощадно… Словно это сделал ученик Босха, по совместительству являвшийся энтомологом!
- Как он посмел, а? Почему вы молчите?! - разгневанность Инфанты сменилась вновь горькой обидой и слезами, которые прямо-таки брызнули. - Может быть, вы согласны?! Может, и по-вашему, я - скорпион?! Ну скажите, скажите мне еще раз, что он гордость Каливернии…
Филипп поднял на нее распахнутые догадкой глаза:
- А вы понимаете, сеньорита… понимаете ли вы, что это сделал человек, которому терять уже нечего? Мы только не знаем, почему…надо непременно узнать… я поеду к нему!
- Как это - "вы поедете"? А я? Речь-то о моей сущности! Или, может, о вашей?
22.
- Орландо, едем, куда скажет сеньор Филипп, - кинула она через плечо, когда втроем - капрал на два шага сзади - они выходили из театра к машине. Убийственно крамольную черную папку нес Филипп.
Тут был трудный для него момент: этот их проход к лимузину видели несколько актеров. Хуже всего, что среди них, этих понимающе переглядывающихся наблюдателей, была рыжая Джемма и была Вера. И что им кто-то расторопно протянул тот самый журнал, приглашая убедиться, что маэстро водит дружбу не просто с хипповой девочкой, а с птичкой наивысшего полета!
- Ай да сказочник… - сказала Джемма, потрясенно стягивая с себя пламенный парик и обнародуя мальчишеский ежик самого сиротского или даже тифозного вида… Впрочем, Филипп уже не слышал и не видел этого.
Мария-Корнелия уже сидела в машине, обняв соскучившегося Вергилия (он здесь, как же без него!), когда Филипп через открытую дверцу сказал:
- Нет, сеньорита, нет… так я не поеду! - и стал отходить прочь.
Ей пришлось вылезти, чтобы понять:
- Как "так" вы не поедете?
- Ну… я предпочитаю такси. - Он продолжал пятиться, чтобы их не мог слышать капрал, этот "добрый громила".
- Это еще почему? Стойте же! Извольте отдать мне мой портрет!
- Тише, сеньорита… умоляю! Вы правду сказали, что ни майор и никто другой еще не видели этого?!
- Клянусь святой Агнессой!
- Значит, вы… вы не мститель сейчас, - скорее, частный детектив! Вы хотите дознаться до причин, верно? До подоплеки, до истины… Но на этом автомобиле, с легионером за рулем… и еще с одним на мотоцикле… Так едут не за истиной! А уже для расправы!
- Поняла! - Она усмехнулась. - Поняла, что жалко вам только его… Однобокая немножко справедливость!… Но вообще-то я согласна: даже хорошо бы смыться от капрала разок. Потому что сам он не отклеится… это единственное, чего нельзя ему приказать…
Ее личико с полосками недавних слез деловито ему подмигнуло:
- А из театра нет другого выхода?
- Было даже два еще… один - через постановочную часть.
- Тогда за мной! - и она показалась в этот момент настоящей "хипповой" девочкой. - Орландо, - небрежно подошла она к капралу, который, похоже, был настороже. - Мы кое-что забыли разузнать у сеньора директора… это минуты три. Или пять. Вы ждите в машине.
И они быстро пошли обратно - мимо тех же ошеломленных актеров, мимо Кеглиуса, который кланялся и что-то беззвучно произносил, мимо девиц в трико, что-то репетирующих, мимо рабочих сцены, несущих дерево из папье-маше… шли, а потом уже и бежали по прохладному и мрачноватому закулисью, пока не оказались у ворот, управляемых колесообразным запором, а Мария-Корнелия, озираясь в те секунды, пока Филипп крутил это колесо, увидела пустую сцену и колосники, и далекую пустую чашу зрительного зала… Ворота сцены выпустили их в "рабочий" двор, заставленный и замусоренный фрагментами декораций и просто рухлядью. Там Инфанта опознала какую-то вещь:
- Это - из вашей "Перепелки в горящей соломе"!… Я помню!
- Ну и что? Сгорели давно… и солома, и перепелка.
23.
Далее была улица, где такси нашлось без труда. Он сел с водителем, она - сзади.
Такой у нее был вид, словно не упивалась она больше ролью Инфанты, устала от нее и, погрустнев, временно осталась без всякой роли вообще…
Потом она приблизила губы к его уху:
- Этот мой Орландо - он сейчас всю полицию поставит на ноги! Что буде-е-ет…
- Я догадываюсь. Вернемся к этой картине… Как Делано согласился писать вас?
- Майор Вич с ним, наверное, договаривался, я точно не знаю. Только ему денег не надо было, это он сам мне сказал. Ни пеньоля! "Я, говорит, взялся за другой гонорар, сеньорита. За вашу помощь. У меня в цитадели сын…"
- Вот оно что… Так вам уже не в первый раз крутят эту пластинку?
- Угадали. И я не в восторге от нее! А тон у этого мазилы - не как у вас, тон - почти требовательный! Но я обещала поговорить. С полковником Деспеком и еще кое с кем.
Их такси пережидало колонну марширующих детей; Филипп улучил эту минуту и пересел назад, к Марии-Корнелии.
- Поговорили?
- Пробовала. Они записали себе фамилию, обещали выяснить. Я два раза пробовала - а сколько я могу приставать? Они, знаете, не обожают, когда я лезу в такие дела! - торопливо оборонялась она, проговариваясь. - Они пошутить со мной любят… поухаживать… подарить какую-нибудь финтифлюшку…
- Ну да, вроде пантеры. А дальше что было?
- Очередной сеанс. Я думала - предпоследний. Ваш Рикардо Делано пришел, по-моему, пьяненький! Да-да. Разговоров я от него не ждала уже, он просто чемпион молчальников, так что я врубила музыку… А по телевизору был бокс, это я врубила беззвучно… Вдруг этот Рикардо подходит к моей системе и давит на "стоп"…
Сценка с легкостью восстанавливалась - не только перед ней, перед Филиппом тоже.
…Художник прекратил музыку, аккомпанирующую боксу. И повернулся к Инфанте. У него и впрямь нетрезвые глаза. Он неуклюже кланяется:
- Спасибо, сеньорита. Благодарствуйте. Вашими молитвами мой мальчик освобожден…
- Вот видите? Я рада. Ну поздравляю вас…
- Вчистую освободили. Как раз накануне дня его рождения. За день до 19-летия.
- Такой еще молоденький? Надо же… Ну тогда я сразу и с тем, и с этим поздравляю. Выходит, свой портрет я отработала? Нет-нет, я не в том смысле - вам заплатят, конечно… вам прилично заплатят, но я - отработала?
Он молчит. У него набрякшие глаза, у него плетьми висят руки, в правой он зажал две кисти, которыми нехорошо, неприятно скрипит. Все это пугает Инфанту. И она вежливо спрашивает:
- Вас не раздражает музыка?
Он молча врубил ей "систему".
И продолжался бокс.
И ей нравился этот новый диск.
А художник работал, не беспокоя ее больше неподвижностью своих красных глаз… вторым смыслом своих медленных слов… И она их забыла.
- Приехали, сеньор. Улица Серебряных дел мастеров, - объявил таксист. Филипп сказал "Да-да", но продолжал сидеть в оцепенении.
- Что с вами? - тронула его за плечо Инфанта. - Платить думаете? Потому что у меня никаких денег нет…
- Да-да, - повторил он и, рассчитываясь, произнес каким-то новым для него, плохим голосом:
- Слушайте… а вам-то зачем сюда? Вы рассказали мне и сами уже все поняли. Поняли? Так возвращайтесь. У вас никаких вопросов не осталось к художнику!