Сейчас Гошка, быстро шагнув к нему, пригнулся и уставился на дырку в зеленой пятнистой рубашке.
— Ничего себе, отметина! О, Родина, нежны твои объятия! Как цел остался, брат? За кого Богу молиться?
Он был серьезен, хотя и дурачился. Он был очень умен.
— Полный атас, — Дима помотал головой. — Ну, встретили, угостили по всем законам, а на обратном пути чуть не загремел. Я почувствовал, как пуля чиркнула по груди. По родной земле, блин, как заяц скакать будешь да оглядываться, — он выругался крепко и замысловато.
— Из таких гостей не принесешь костей, — сказал в рифму Гошка-поэт. — В рубашке родился, кто-то за тебя поклоны бьет. Поздравляю с боевым крещением. Все, бывай.
Дима молча посмотрел ему вслед.
В жаркие дни июля Оля отнесла документы в педагогическое училище. Она хотела стать учительницей младших классов, как Клав-Диванна, и, может быть, даже в своей школе. Семья не препятствовала. Отчим ее, деловой человек, армянин, державший бензиновый бизнес, был слишком занят и ни во что не вмешивался, а мама, хотя и поддержала, но…
— Очень подходящее дело для женщины, — определила она, — правда, не денежное. Может, не стоит спешить, дочка? Здоровье не купишь. Экзамены да экзамены, мыслимое ли дело. Отдохни годик, наберись сил. Мы, слава богу, не бедные.
Анна Николаевна была заведующей буфетов Аэрофлота и знала, что говорила. С хорошим здоровьем можно спроворить любую работу, тут диплом в подспорье, что и говорить, но с юных лет впрягаться в деловую гонку вредно, тягловая сила приходит позже. А семнадцать-то лет кто решает на всю жизнь? Сначала бы отдохнуть, съездить куда-нибудь развеяться, а потом и смотреть на свежую голову.
Но Оля не хотела терять времени. Экзамены начинались двадцать пятого июля. Первый сочинение, потом математика, за ней почему-то история. Ворчливые слова матери словно приоткрыли ей дальнее многообразие жизни на годы и годы. Оля успокоилась и вернулась к учебникам, как к старым друзьям, с помощью которых она мягко вступит в новую жизнь. Однако новые мысли мало-помалу завладели ее существом. Недели через три после ночного свидания с Димой она ощутила легкую незнакомую дурноту. Стоило ей посмотреть на сметану, которую она всегда любила, особенно с вареньем, или просто подумать о жире, о пирожных с кремом, как ее передергивало от отвращения. Даже мысль о них вызывала тошноту. Такого с нею никогда не бывало. Потом начались головокружения от запаха мяса. Оля ужаснулась. Она поняла, что именно с ней произошло, но поспешила уверить себя, что это ошибка, которая бесследно рассеется дней через десять, не позже. Как она прожила это время, страшно вспомнить. Дальше стало еще хуже, подозрения укреплялись с каждым днем. Сомнений не было. Страх, точно колючий еж, поселился в ее душе. Как быть? Куда идти? К какому доктору? Зачем?
Она чувствовала себя на краю пропасти, и пропасть эта дышала в лицо смертельным холодом.
Мать же старалась кормить свою дочку на-славу. Самые вкусные колбасы, котлеты, жареные окорочка, студни, пирожные выставляла она стол для нее и двух младших сыновей, смуглых сообразительных мальчишек. Братья ели за четверых, Оля не ела почти ничего, кроме фруктов, но Анна Николаевна была спокойна. А дочка в это время прощалась с жизнью. Строчки учебников вихрились где-то вне ее сознания, все мысли с ужасом разбивались об один и тот же вопрос, и даже не вопрос, а гибельное предчувствие неминучей беды. Она уходила в лес и плакала, плакала, обняв древесный ствол. Но и тогда в ее душе не родилось ни укора, ни упрека.
За сочинение Оля получила четверку. Готовясь к математике, старалась отвлечься, вникнуть в задачи и примеры, решала, справлялась, но будто шла по проволоке над обрывом. Что делать, что делать?
Была суббота. Отец увез сыновей на дачу, мать осталась дома, собираясь пройтись по магазинам, и громко разговаривала с дочерью через всю квартиру. Оля через силу одевалась на выход, на консультацию перед математикой. Сегодня ей было особенно нехорошо.
— Я пошла, мама, — проговорила она еле слышно и больше не видела ничего, упав у самой двери.
Очнулась на широкой постели в спальне родителей.
— Оля! Оля! — слышался далекий голос.
Она открыла глаза. Мать стояла над ней и натирала ей виски одеколоном.
— Слава Богу! — проговорила она, — лежи, не подымайся. Я вызову «скорую».
— Не надо, — качнула головой Оля.
— И то правда, ты в себя пришла, — согласилась Анна Николаевна. — Тогда участкового терапевта. Говорила я, не надо этих экзаменов, будь они неладны.