Гобелен Марианны висел в почетном одиночестве на матовой стене в углублении, словно приглашая зрителей к созерцанию без лишних помех. Поверху были привинчены две мелкие лампочки с непрозрачными чашечками-абажурами, их лучи, закрытые от глаз, подсвечивали краски и золотистое сияние полотна. Табличка с именем автора и названием была написана по-немецки, но у нижней кромки стояла и прежняя надпись «Радость». Увидев тканый цветной перелив, люди сначала всматривались в него, давая впечатлению самому найти слово, и лишь после этого прочитывали табличку. Кое-кто усаживался на зеленую бархатную скамеечку и задумчиво устремлял глаза на гобелен.
Этот молодой человек тоже присел на зеленую скамью и тихо повторил про себя.
— «Радость», Марианна Волошина.
От неожиданности Марианна повернулась к нему.
— Ах! Это вы? — она вскочила.
На скамейке сидел Сергей Плетнев.
— О-о! — он тоже поднялся и радостно приобнял ее. — Какая встреча! И где! Я думал о вас, Марианна.
Сергей был при галстуке, в руке держал деловую папочку на замочке. Он выглядел бы совершенно западным бизнесменом, если бы не сердечная улыбка и теплые смешинки в глазах, свои, истинно русские, да светлый вихор надо лбом, что «корова языком лизнула».
— Откровение истины, — продолжал Сергей, всматриваясь в гобелен. — Как вам удалось? Такая трепетность, свежесть, даже говорить возле него не хочется. Пойдемте по залу. Ваш гобелен стягивает на себя внимание всего зрительного пространства, его неспроста повесили с таким уважением. Одним словом, это Гран-при.
Они пошли по красивому паркету.
— А что вы делаете в Лейпциге?
Он протянул визитную карточку.
— «Сергей Иванович Плетнев, генеральный директор концерна „Возрождение“», — прочитала она.
— Я здесь на деловых переговорах. Третий день молчу по-русски, как немой. У себя в номере все песни перепел, русские, сибирские, казацкие, по десятому разу начал.
— Так вы из Сибири? — она искоса окинула его коренастую фигуру.
— С Байкала.
— Славное море, священный Байкал?
— Точно.
— Вы ловите омуль? — ей хотелось шутить, его теплое излучение грело, как солнышко.
Сергей рассмеялся.
— Омуль — прекрасная рыба, угощу вас в Москве. Увы, я уже давно не ловлю, я архитектор. По всей России строим, реставрируем. Марианна, давайте на «ты», земляки же. Согласны?
— Надо привыкнуть.
Они оделись, вышли на улицу. На Марианне было легкое ворсистое пальто кофейного модного цвета, шарф и берет с помпоном; ее спутник надел широкий плащ и приподнял воротник. Несмотря на его коренастость, она на своих каблуках смотрелась чуть ниже него, и только помпон на берете был почти наравне. В уличных зеркальных витринах отразилась приятная молодая пара.
— Минутку, — задержался он возле лотка с цветами. — Сегодня Восьмое марта! Цветы и поздравления от чистого сердца.
— Ах, — она вдохнула прозрачный цветочный аромат.
— Тебе идут цветы!
— Как всем женщинам.
— Всем и одной.
Первое стеснение прошло, разговор струился сам по себе. Сергей шутил, мягко держа ее под руку, она смеялась, чувствовала его прикосновение, оба любовались Лейпцигом, вечереющим небом, морем цветных рекламных огней, вспышек, движущихся цветовых картин.
— Знаешь, Мариша, о чем я подумал, когда впервые попал в Европу?
— О че-ем? — протянула она. — О чем можно подумать впервые в Европе?
Сергей рассмеялся вместе с нею. Ему было легко с этой девушкой, он не забыл ее, вспоминал иногда с нежной грустью, как о заветном земном счастье. И вдруг встреча…
— Вот о чем. Это было в Голландии, года четыре назад, в чистеньком городке на самом побережье у корабельных верфей. Я понял, чем пленился царь Петр, будучи здесь простым плотником.
— Чем же? — вдумчиво спросила Марианна.
— Общей опрятностью и точностью в работе. Поначалу это разит наповал и настолько, что готов презреть родимые авоси да небоси, дикие азиатские корни. А потом скучно.
Он замолчал. Марианна искоса посмотрела на спутника. Ей не понравились «дикие азиатские корни», но, вспомнив о байкальско-казацких началах, улыбнулась и замурлыкала про себя. Сергей уловил.
— Не понравилось, — он крепко прижал ее руку. — Значит, будет, о чем поговорить. Что ты поешь?
Она вслушалась.
— Это французская песенка: «За окном цветет виноград, а мне всего семнадцать лет…»
— Ты владеешь французским?
— Слегка, вместе с английским. А ты?
— Я тоже. Незнание языков считается здесь неграмотностью. А не зайти ли нам в кафе? Как насчет чизбургеров и гамбургеров, будь они неладны?