Произведя на свет маленького мальчика по имени Мишель, Анриетта Барт, чье воспитание, как мы видели, было достаточно свободным, демонстрирует свое безразличие к условностям. У нее роман с женатым художником, ведущим богемную жизнь, евреем. Семья Сальзедо всегда была одной из самых старых и самых заметных еврейских семей в Байонне, из тех, что называют португальцами, ссылаясь на роль, которую город сыграл, приняв евреев из Испании и Португалии во время их преследования и высылки из этих стран в конце XV и в XVI веках. Именно в Байонне в XVIII веке существовало самое большое сообщество португальских евреев (3000 жителей около 1750 года), сосредоточенное в квартале Сент-Эспри, имевшее множество учреждений и включавшее небольшие сельские еврейские общины в Стране басков и Ландах[157]. Несмотря на регулярное посещение церкви и открытую приверженность протестантизму, Анриетта не скована предрассудками. На ее похоронах в октябре 1977 года пастор будет извиняться от имени протестантской общины Байонны за то, что ее порицали не столько как мать-одиночку, сколько за то, что она родила ребенка от еврея[158]. Похоже также, что и ее собственная мать, Ноэми Ревлен, перестала помогать ей деньгами после рождения этого ребенка. В самом деле, несмотря на достаток и квартиру на площади Пантеона, где она устраивала салон, она едва ли помогала своей дочери в нужде. Несколько личных текстов Барта свидетельствуют об отвращении, которое вызывала необходимость ходить к ней в гости, чтобы выпрашивать старую одежду ее младшего сына, которая оказывалась велика Ролану, или немного денег до конца месяца. Что это – запоздалое желание Ноэми Ревлен следовать буржуазным условностям или ревность к дочери? Трудно отделить социальное от психологического в этом охлаждении в отношениях. В семье, как сообщает Мишель Сальзедо, поговаривали, что Ноэми Ревлен завидовала Ролану из-за его успехов в учебе, подчеркивавших плохие оценки ее младшего сына, Этьена, который был всего на несколько лет старше племянника. Все эти причины, вероятно, сыграли свою роль: отношения матери с дочерью были непростыми, и с этой стороны финансовой помощи ждать не приходилось. В 1977 году Барт признался в интервью Бернару-Анри Леви для Nouvelle Observateur, что «часто бывало нечего есть. Например, приходилось три дня подряд покупать немного печеночного паштета или немного картошки в продуктовом магазине на улице Сен». Он упоминает также проблематичный ритм, который придавал жизни срок внесения квартирной платы, и маленькие драмы, возникающие в начале каждого учебного года: «У меня не было костюмов, которые требовались. Не было денег, когда их коллективно собирали. Нечем было платить за учебники»[159]. Он оправдывает свое последующее пристрастие к жизни на широкую ногу отпечатком того неудобства, которое он тогда постоянно и мучительно испытывал.
Отношения с родственниками Ролана Барта по отцовской линии тоже ухудшились. С той поры, как родился брат, подросток ездит в Байонну один, там он живет с бабушкой и тетей, которые остались одни после смерти Леона Барта 11 августа 1916 года в возрасте семидесяти девяти лет[160]. Анриетта же арендует дом в Ландах, сначала в Капбретоне, в Осгоре, потом на постоянной основе в Бискарроссе; Ролан присоединяется к матери и брату на неделю или две во время летних каникул. Здесь Анриетта Барт встречается с Андре Сальзедо, который, в свою очередь, тоже иногда приезжает навестить своего сына в Париж[161]. Их отношения продолжаются эпизодически в течение долгих лет, но они, кажется, не ладят; Мишель вспоминает, что они часто ссорились, даже после развода Андре в 1931 году. Таким образом, все, что могло соответствовать семье, ее идее или духу, неизменно оказывалось под вопросом. Только дедушка Бенже продолжал принимать у себя дочь и двух ее сыновей в своем доме в Л’Иль-Адаме почти каждое воскресенье. Случайным образом многие события и ситуации сходятся вместе, подрывая основы буржуазного образа жизни, которыми являются семья и относительный достаток. Семейный очаг становится передвижным, и мать с сыновьями в этот период постоянно переезжают. Возможно, именно это вызывает у Барта чувство «смещенного центра», когда он вспоминает эту часть парижского детства. Только школа задает рамку относительной внешней стабильности. Барт продолжал делать успехи в учебе, несмотря на регулярные перерывы, вызванные болезнью. Вспоминая одного из учителей четвертого класса, месье Грансеня д’Отрива, он подчеркивает дух подражания и соревновательности, который тот внушал своим ученикам. Робер Грансень д’Отрив, которому было пятьдесят лет, когда он начал преподавать у Барта, в то время еще не опубликовал произведения, прославившие его в качестве грамматиста: словарь старофранцузского языка и самый важный свой труд «Словарь корней европейских языков»[162]. В 1914 году была опубликована только его аспирантская диссертация о пессимизме у Ларошфуко. Но его ученая степень, врожденные манеры и благородная фамилия могли произвести впечатление на детей.
157
Источники:
160
Согласно опубликованному в
162