Но их противник в битве за кубок еще не был определен. "Флеймин Тайгерс оф Калгари" сошлись в нешуточной схватке с "Сент-Луис Блю Роубс" и на тот момент счет серии был два-два.
Впрочем, это не слишком беспокоило Патрика. Он еще в феврале знал, с кем сойдутся в последней схватке "Монреаль Варлокс".
Пять масок слепо пялились на застывшего Руа. Пять треугольников с рваными краями, на которых белой краской грубо были вымалеваны человеческие черепа, перечерченные множеством цветных линий. Заплетенные в дредды космы торчали во все стороны, кожа на шее и ключицах была покрыта множеством ритуальных татуировок и тавро, пробита костяными и медными иглами. Длинные, со вздутыми суставами пальцы унизаны множеством перстней, сверкающих золотом и искрящихся гранеными камнями. Мешковатые робы украшало множество костей, сплетенных между собой в подобие церковных риз, разрисованных золотой краской. В воздухе пахло чем-то сладким и едким.
— Ответь нам, названный Патриком Руа, — произносит сидящий в центре, — ты сам считаешь возможным продолжать играть в хоккей?
— Я не вижу препятствий этому.
— И ты не считаешь, что ты нарушил правила Лиги?
Вопрос содержал очевидный подвох. Прежде чем ответить, Руа несколько секунд обдумывал его.
— Мое суждение не является конечным в данном вопросе. Я мог не заметить нарушения и допустить его неосознанно.
— Ты ударил лайнсмена! — вдруг дребезжащим голосом выкрикнул сидящий справа бокор. Руа не пошевелился, по-прежнему глядя в темные провалы глазниц колдуна, сидящего в центре.
— Я уже объяснил, почему поступил так.
— И больше ничего? Ты больше никаких провинностей за собой не видишь? — продолжал напирать сидящий в центре. Его маска слегка подрагивала, отчего казалось, что линии на ней плывут, меняя положение и оттенок.
— Провинности определяет комиссия. Я не сомневаюсь, что она примет верное решение. Каким бы оно ни было.
— И ты примешь его?
Патрик снова задумывается, но потом кивает:
— Да.
— Даже если будешь с ним не согласен?
— Мое согласие или несогласие не имеет значения.
— А чье имеет?
Вопрос этот вызвал странный, болезненный укол где-то внутри. Будто только ради него и шел весь этот разговор. Ради того, чтобы понять, кто еще замешан в этом.
— Клуб может опротестовать ваше решение, — осторожный, предсказуемый ответ не удовлетворяет колдунов. Они перешептываются, говоря на непонятном, клацающем языке. Возможно это тот самый тайный язык худду, созданный на основе какого-то западно-африканского диалекта. Канадские газеты любили судачить о Партии худду-радикалов, приписывая ей разное — от чудесного до ужасного. О тайном языке они говорили, что он не поддается изучению и дешифровке и может быть познан только заклятием, известным исключительно Кругу Старейшин.
— Клуб обязан будет принять наше решение, как решение высшего уполномоченного лигой института, — голос колдуна прозвучал резко. — Ты должен это понимать.
— Я это понимаю, — не стал спорить Руа.
— Это все, что ты можешь сказать? Можешь ли ты высказаться в свою защиту?
Патрик прикинул варианты.
— Нет. Ничего более того, что я уже говорил.
Бокоры снова загомонили, защелкали, кто-то ахал рукой то и дело указывая сверкающим перстнями пальцем на вратаря. Наконец, центральный поднялся со своего места. Руа чувствовал сверлящий взгляд, устремленный на него из темных прорезей.
— Всего по твоему вопросу может быть три решения. Первое — дисквалификация. Поведение рекрута должно строго ограничиваться правилами и указаниями тренера. Самовольное нарушение недопустимо. Самовольное нарушение есть главный критерий непригодности рекрута. Второе — рекрут может быть восстановлен. Тебя снова отправят в клинику и переработают. К следующему сезону ты сможешь вернуться — если клуб согласиться оплатить твой ремонт и ждать твоего возвращения.
Он замолкает, словно ожидая реакции Патрика. Руа молчит.
— Третий — ты можешь быть допущен к играм, поскольку нарушение было совершено не тобой, а спровоцировано: либо магией противника, либо сбоем в чарах скульпторов твоего клуба. Поскольку такой сбой был единоразовым, нет ни смысла, ни необходимости отстранять тебя от игр. Ты возвращаешься в клуб и идешь в плей-офф вместе с твоими товарищами по команде.
Изменение в построении фраз к концу перечисления намекало, что решение уже принято. Или же колдун продолжает играть с рекрутом, провоцируя его, пытаясь вытянуть некую тайну, сути которой Руа не понимает. Повисшая в комнате тишина становится вязкой, осязаемой. Она липкими щупальцами проникает в уши, заполняет их, медленно пробирается внутрь головы, вызывая непреодолимое желание заговорить, разрушить эти мерзкие объятия.
— Ты допущен к играм, — вдруг произносит бокор. Больше никаких пояснений, комментариев… ни одного слова. Патрик чувствует, как по телу пробегает легкая дрожь.
— Я могу идти? — наконец спрашивает он. Колдун кивает:
— Можешь.
Развернувшись, Руа направляется к двери. Сердце отчаянно стучит о ребра, грудь сдавливает чем-то холодным и мягким, так что трудно сделать глубокий вдох. Уже положив ладонь на дверную ручку, он останавливается и разворачивается. От страха горло сжимается в спазме, не позволяя словам выйти наружу. Но он должен спросить.
— Почему?
— Что? — переспрашивает бокор. Патрик переводит дыхание:
— Почему меня не дисквалифицировали? Из-за франкофонов?
— Может быть, — спокойно отвечает колдун. — А почему это тебя беспокоит?
— Я хочу понять.
Маски за столом снова начинают перешептываться, щелкая и свистя, как сухая роща на ветру. Сквозь этот шум проступает негромкий смех главного бокора. Руа был почти уверен, что это папа Майотори, хотя в прошлый раз маска на контроллере была другой.
— И не это ли желание есть главный повод, по которому мы должны были тебя отстранить?
— Я не знаю ваших критериев.
— Верно. Не знаешь. Но ты же видишь других рекрутов. Разве у них возникают подобные желания? Любые желания, кроме естественных?
— Я не знаю. Я мало общался с другими рекрутами, — произнес Патрик, вспомнив, впрочем, Соетарта, чьи желания были вполне читаемы — и вполне естественны.
— Франкофоны, конечно, большая проблема для Лиги, чем мы хотим признать, — бокор растопыривает пальцы рук в странном жесте, словно собирается поймать брошенный ему мяч. — Еще один бунт был бы крайне нежелателен. Да и ненависть к Лиге легко может перекинуться в ненависть к худду, что еще более нежелательно. И все же, это не было главной причиной.
— Что тогда?
Бокор снова засмеялся:
— Ты скажи нам, Патрик Руа.
— Я не знаю, — голову снова сдавило тисками, вызвав тупую боль в висках. Маска сокрушенно качнулась из стороны в сторону. — Это возможно. В таком случае, лучше тебе сохранить это незнание. Иди. Больше нам нечего тебе сказать.
Глава XIV-1. Совесть
Ain't no Grave (can hold my body down)
Здесь — одна из трех последних глав "Льда". Читать можно в любом порядке, в равной степени — читать только одну из них, какую подскажет интуиция. По сути, это не разные концовки — это одна и та же глава, но… Весь вопрос во внутренней мотивации героя.
Иногда, в самом конце пути, когда цели оказывается на расстоянии вытянутой руки, вдруг приходит в голову странное, парализующее сомнение. Внутри сам собой рождается вопрос: "А нужно ли тебе это? Действительно ли это то самое, к чему ты так долго шел? Вдруг это ошибка?"
Патрик никогда раньше не испытывал подобных чувств. Его одолевали сомнения, его сковывал страх неизвестности, ломала неспособность повлиять на ситуацию. Но никогда раньше с ним не было такого — когда остается сделать последний решительный шаг, поставить финальную точку в долгом повествовании, ачервь сомнения говорит, что делать этого не нужно.