Серо-желтые шальные глаза Гая были, конечно, глазами безумца - тогда, когда, поймав ее за локоть, он попросил "Дай мне Луну!", а она, пьяная, непочтительно спросила "Чего-чего тебе дать?" "Я хочу Луну!" - звонко повторил Гай, и она, словно что-то вспомнив, сказала "сейчас" и зачерпнула тазом из лужи... И никакой не таз для подмывания это был, просто медная миска широкая, она ее подобрала по дороге. Всю ночь он ловил руками зыбкую Луну, и лунные брызги разлетались с пальцев, а она сидела рядом, ожидая, чем все кончится. "Такая она и должна быть, а?" - спрашивал он несколько раз, не нуждаясь в ответе... К утру Луна ушла. На свету его темные волосы стали рыжими, а в серо-желтых глазах не осталось ни тени безумия - они стали ясные, и красивые, особенно в прищуре.
- Говорят, у меня зеленые глаза, это правда? - спросил он, устроившись на траве возле таза с опустевшей водой.
- Нет.
- Вот и я думаю, чего они все так говорят. Они же у меня цвета песка, да?
- Да.
- А ты кто?
- Да как тебе сказать...
Она тогда так и не нашлась, что о себе сказать, и он молча составил о ней какое-то мнение, которое сохранил до самой своей смерти, последовавшей ровно через шесть лет после той ночи в обществе таза с луной.
Ей было бы интересно знать, что он о ней думает, но тогда она не спрашивала, а сейчас не у кого.
В дверях возник незван-непрошен невольник. Рот у Аврелии был набит кроличьим мясом, и она невольно чавкнула, полюбопытствовав:
- Тебе чего?
- Лицедеи прибыли, госпожа.
Этих лицедеев так и не дождался Гай. Труппа Отуса сторонилась столицы, выступая по имперским захолустьям. Гай звал их. Отус медлил, оставляя зов без ответа. Теперь он прибыл, чтобы никогда не узнать год назад убитого Гая, и сыграть для его вдовы новую трагедию "Калигула", сочиненную одним вольноотпущенником-галлом, который в бытность свою рабом служил живой книгой своему господину.
- Я ловлю себя на том, что совершенно не хочу Луну.
Аврелия пировала один на один с Отусом - толстым, крашеным, еще в гриме после представления, педерастом, естественно.
- Ну и что же? - рассеянно отозвался он.
- Я, императрица.
- Вы, верно, не обойдетесь Луной, госпожа.
- Возможно, - Аврелия запустила пальцы в свой густой рыжий парик - она тоже оставалась в костюме и гриме, - Как вам Калигула?
- Это он. И я не мог понять себя, госпожа. Временами, глядя на вас, я забывал, что вы женщина, и меня тянуло к вам, как к мальчику. Временами я вспоминал, что вы женщина, и меня начинало к вам тянуть еще сильнее, потому что вы очень, очень похожи на мальчика, и при том - женщина. Понимаете? Вы - императрица. Но откуда вы знаете, каков Калигула?
- Это очень просто. Он невозможен, Отус. В дольнем мире он невозможен. Я показала то, что невозможно. Ибо если сделать это, меня заколют стилетами.
Отус понимающе ощерился.
- Разве "гвардия" и "плебс" уже просто слова?
- Это скучно, Отус. Это уже было. И это кончится стилетами.
- Носите с собой яд и постарайтесь успеть раньше, госпожа. Этот сюжет требует быстроты, нет?
То, что имелось у нее с собой, было, по ее разумению, лучше яда.
За ночь покои до сводов налились теплом. От окон потягивало варом. Аврелия глядела в слепую решетчатую белизну окна, и размышляла, что может сейчас твориться в городе. Оттепель там, и на белом появились черные влажные мазки. Отус играет своего "Калигулу" для черни, и в главной роли сухопарая, натертая белилами египтянка, подающая свои реплики до звона в ушах чисто. Стражи на рынках ходят попарно, месят снег и морщатся, чуя под пятками талую воду... И так далее, и так далее, и далее так, и да будет так во все время ее правления.
Она погляделась в ближайшее зеркало, и шесть остальных, поставленных полукругом, повторили поворот головы - в завитом парике из рыжих германских волос и в редкозубой тиаре поверх.
Вошел раб.
- К вам сенатор Корнелий Красс.
Красс вошел, увидел и оступился. Медленный голос достиг его слуха не сразу:
- В чем дело, Красс? И где поклон, Красс, хоть самый беглый? Красс, ты пришел не в лавку, ты пришел ко мне.
Красс склонился:
- Прошу простить, - почти потребовал он, избегая произносить титул, сегодня ночью был арестован мой сын, и мне хотелось бы знать, какая на нем вина. Раньше не было принято арестовывать без вины.
- Значит, будет принято. Как стало принято закалывать императоров, Красс, тех, кто хочет Луну. Заметь себе здесь, что я не хочу Луну.
- За что арестован мой сын?
- Не только твой, Красс. Ты самый смелый из всех, и поехал сюда, не узнав новостей. Арестованы многие, очень многие.
- Пусть так. Я не знаю, каковы их вины перед вами. Но за что взят мой Саркис - я хотел бы знать. Потому что пришедшие за ним гвардейцы не дали разъяснений.
- Саркис и прочие взяты за то, что причастны к убийству императора Гая. Арестованы, будут допрошены, судимы и наказаны.
- Моего сына оговорили, госпожа. Он не может быть виновен в том, чего не совершалось. Император умер.
Она с улыбкой закинула голову:
- Да, от сердечной колики. Помнится, ты извещал меня. Кстати, тогда ты тоже забыл поклониться. А сейчас говоришь, что твой сын не виновен в убийстве императора.
- Разумеется, ведь император не был убит.
- Так ли, Красс? Ведь ты и я, мы знаем, что он был убит. Вами. Нет?
- Нет, госпожа. Вас ввели в заблуждение.
- Верно, Красс. Ты и ввел меня в заблуждение, если уж говорить. Хотя ты и я, мы все знали с самого начала. Нет?
- Госпожа, сейчас не время играть словами. Чей-то наговор заставил вас поступить несправедливо. Простите мне мою прямоту, но мне думается, это нужно исправить. Тем более, что по тому же наговору арестован не только Саркис, но и многие достойные юноши, как я понял из ваших слов.
- Точно, Красс, многие. Их было много. Чтобы в темноте и толкотне не видеть, куда и кого колешь. Я намереваюсь исправить свою оплошность, и воздать им по заслугам. Их будут судить и распнут на крестах вдоль Аппиевой дороги.
Красс покривил узкий рот.