Петя-белорус передразнил:
- Вазве! Фа-фа-фа!
И радостно смеясь своей шутке, он повалился на кровать:
- Объясни, Кеша.
Кеша, почесываясь обеими руками, медленно подошел вплотную к Виктору. Серая Кешина майка, казалась белоснежной на его смуглом теле. В глазах скакали желтые огоньки. На носу у Кеши светлел шрам, как кто-то галочку поставил над широкими ноздрями солдатика. Наконец, широко с пристоном зевнув, Кеша заговорил:
- Вы, товарищ скульптор, теперь оператор. А оператор – это почти гражданский человек. Ни подъемов, ни отбоев, ни зарядки…
«Да у него и мускулов-то нет, - думал Горин, оглядывая толкователя сладкой операторской жизни. – Чего его черноусый сержант боится, и молодые дрожат?»
- …Честь отдаем, начиная с майора, - продолжал Кеша перечислять вольности и преимущества.
У Виктора так и чесался язык – спросить, что же они тут делают? Сдержался.
- …Понял теперь? – остановился Кеша.
На койке вовсю заливался Петя-белорус. – Фа-фа-фа!
IV
У операторов был свой стол. Сидели свободно, но пока Виктор с Глебом глотали клейстер – Петя-белорус, Кеша и черноусый Серега скушали их масло и сахар. Вся эта прелесть лежала на двух общих, теперь пустых тарелках. Горин удивленно смотрел в рот шутнику Пете-белорусу, а тот жевал себе и чай прихлебывал. В кружке стукались, уже не хотевшие таять куски сахара.
«Ну, ладно – Кеша, - подумал Виктор. – А этот-то?! Добряк!»
Горин осмотрелся по сторонам. В столовой полно курсантов прибывших после первой партии. Они быстро-быстро скребли ложками по мискам. Во главе каждого десятка восседал сержант. Свеженькие курсанты пугливо и доверчиво – как оленята на человека – глядели на этих заступников от чужаков. Отделение Нуйраддинова – все уже старые вояки – уверенно, по команде батыра, поглощало завтрак. Каждый ел масло и сахар. Виктор хотел помахать Толику рукой, но, покосившись на Кешу – раздумал. «Скажет какую-нибудь гадость…»
Среди всех курсантов, зеленевших гладко подстриженной лужайкой, только у подопечных Нуйраддинова – черные новенькие погоны. В дальнем конце лужка – кусочек некошеной травы. Заяц поставил свое отделение столбом. Дорвался-таки до командирства. Когда кто-то из его бедных подчиненных, не удержавшись, протягивал руку к хлебу – Заяц зло швырял в него миской. А потом всем: «Сесть! Встать! Сесть! Встать!» - раз десять. Тем временем, клейстер, отдавая последний пар, твердел как бетон. Вдосталь натешившись, Заяц крикнул: «Выходи строиться!» Тут же торчал прапорщик – начальник столовой. С надеждой и беспокойством – как тренер на газетном снимке – он скользил глазами поверх голов. Губы его шевелились. То ли он постоянно пересчитывал ложки, то ли трепетно шептал свою молитву: «Всем бы хватило. Всем бы…» Посторонился, пропуская голодное отделение Зайца, и вновь вперил взгляд куда-то вдаль. Весь его вид еще громче закричал: «У меня свое, недоступное обыкновенному пониманию мышление! Мышление прапорщика!»
Пятая глава
I
За воротами полка Кеша, Петя-белорус и черноусый Серега сразу ушли вперед. Остальные не спешили в мастерскую. Горину тоже не хотелось дышать в одной комнате с Жеребцом и с теми, что маячили впереди. Неизвестно, когда еще придет машина, чтобы ехать за глиной. Утро длинное. Проходя через автопарк, Виктор увидел, что солдаты-водители еще не подходили к грузовикам. Они сидели на лавочке, под табличкой «место для курения». «Куда им торопиться», - вздохнул Горин.
- На-ка, понеси!
Горин обернулся. Ему протягивал какие-то свертки Боря-молодой. Весь насквозь продуваемый ветром, костисто-колючий страшной, болезненной худобой. Из-под большой, лежащей на ушах пилотки вылезало несколько белесых, совершенно прозрачных волосинок. Это он ходил с тряпкой и не знал, куда приткнуться под едучим Кешиным взглядом.
- Понеси-ка! – повторил Боря и вытер рукавом мокрые, тонкие губы. При разговоре он пускал пузыри. Пузыри лопались и стекали капельками на подбородок. В голосе были и требовательность, и сомнение. Откажись Горин и, Боря, наверно, расплакался бы.
- Что это? – спросил Виктор, уже беря два кулька.