- Да, - ответил слегка оглушенный, улыбающийся Виктор.
Старшина кивнул.
- Давай я запишу фамилию.
- Горин.
- Вот. Не горюй! Скоро я приду в роту за тобой. Передам дела и… привет, на дембель. Будешь сам в полку хозяйничать.
Старшина ушел, а Виктор вернулся в курилку. Ему было немного неудобно перед ребятами – им-то еще неизвестно, что предстоит, а его будущее самыми светлыми красками уже нарисовал Саша-старшина. А честно ли это – идти писарем, когда другие…
II
Первая дюжина новеньких теперь стала называться отделением сержанта Нуйраддинова. Широкоплечий крепыш со спокойным приятным лицом напоминал Виктору доброго джигита из киргизских народных сказок. Он много раз перечитывал эту книгу в детстве и, вдруг встретил одного из полюбившихся персонажей. Горину хотелось сказать Нуйраддинову что-нибудь хорошее как старому знакомому после долгой разлуки, но он стоял в строю перед лесом двухъярусных солдатских кроватей, а добрый джигит терпеливо ждал, когда самый медлительный из подчиненных оденется. Снова команда: «Отбой!» Виктор про себя добавлял: «Сорок пять секунд». На табуретки летели гимнастерки с галифе, глухо стукали пряжки ремней, и ребята забирались под одеяла и замирали, готовые тотчас соскочить в узкий проход меж коек и нестись в строй, торопливо напяливая непривычную армейскую одежку. Эта, давно ставшая притчей, репетиция среди бела дня, нисколько не удивила Виктора, когда он испытал ее на себе. Наоборот, хорошо знакомый по слухам и из кинофильмов кусочек солдатской жизни дохнул на него чем-то родным и, даже привычным.
Призывники в очередной раз, высовывая носы из-под одеял, ждали команды. В умывальнике звонко капала вода – благовест. Сержант-батыр не спешил. Он давал время расслабиться. Гулко хлопнула дверь. Кто-то, будто специально топая, шел по казарме. Виктор приподнял голову над подушкой – несмотря на все прелести, он все же ждал Сашу-старшину. «Очень уж громко для него, - подумал Горин. – Хотя уверенно». Наконец, в просвет показался парень с заячьей губой и сержантскими погонами. Он вытаращил круглые как пуговицы глаза и заорал:
- Подъем!!
Никто не шелохнулся. Теперь все слушались только своего сержанта. Своего!
- Отставить, - спокойно сказал Нуйраддинов и повернулся к парню. – Чего тебе?
Тот, не слушая сержанта-батыра, схватил чей-то сапог и замахнулся:
- Подъем!! Оглохли, зелень?
- Чего ты к ним привязался? Не терпится покомандовать?
Парень с заячьей губой швырнул сапог под кровать.
- Комбат приказал матрасы сюда из склада принести. Всех зеленых в мое подчинение! – сказал и заржал как перестоявшийся жеребец.
Нуйраддинов махнул рукой и сразу превратился в обычного сержанта:
- Забирай. Потом приведешь сюда.
До этого момента ребята еще надеялись, что их Нуйраддинов пошлет крикуна куда подальше, а он говорит так просто «забирай», словно речь идет не о его отделении. «И этот как все, - думали они, неохотно одеваясь, - хоть бы вместе с нами пошел».
Матрасов было много. Их носили за полкилометра от казармы, из вещевого склада. Заяц, помахивая прутиком, сопровождал призывников каждую ходку.
- Я вам не чурка. Мне по уставу не надо. Мне надо - как мне надо!
Таскали без перекуров. Делали, как казалось Виктору, совершенно бестолковую работу. Легче и быстрее погрузить все в машину – их десятка два стояло в автопарке – довести куда надо и выгрузить. Он сказал об этом прапорщику с круглой физиономией, который крутился на вещевом складе. Тот удивленно посмотрел на Горина:
- А ты тогда – зачем?!
Чтобы служить – хотел ответить Виктор, но промолчал. «Какая-то ошибка, - думал он. – Прапор просто шутит или проверяет. А что, если пока я тут, в расположение роты придет Саша-старшина?» Горин прибавил шаг, сгибаясь под матрасами. Рядом пыхтел Толик, но говорить не хотелось.
III