– Всё будет хорошо, – повеселев, сказал он, но, очевидно, вспомнив, о ком идёт речь, добавил уже не так оптимистично: – Надеюсь. А надежда, как известно, умирает последней…
– А можно мне к нему, а? – перебил реаниматора профессор.
– Вообще-то это категорически запрещено, – начал было врач унылым голосом.
Волохов полез в другой карман и удвоил сумму гуманитарной помощи.
– Категорически нельзя, – уже как-то неуверенно повторил доктор. – Но ведь не бессердечные мы роботы… Мы – представители самой гуманной профессии. Поэтому, думаю, можно. Это ведь так по-человечески попрощаться с умирающим…
– С умирающим? –чуть слышно пролепетал Волохов и опять, взявшись правой рукой за сердце и жадно ловя воздух ртом, стал сползать со стула, будто из него кто-то невидимый стравливал из лёгких воздух.
– С больным, я хотел сказать, – поспешил поправиться врач реанимации, возвращая тело старика в прежнее положение. – У вас валидол, – или что вы там употребляете в таких случаях, – есть?
Волохов забросил в рот ещё таблетку нитроглицерина. Кровь ударила ему в лицо.
– А может, не надо, папаша, вам в реанимацию? – осторожно вставил доктор, глядя, как кожа на щеках, лбу принимает нездоровый кирпичный оттенок.
– Надо, – приходя в себя, кивнул профессор, доставая свою заветную серебряную коробочку. – Это моя последняя надежда. И она умёрт последней.
– Запасец медикаментозных средств есть, вижу, – улыбнулся молодой врач, показывая глазами на атманоприёмник. – Только злоупотреблять нитратами не советую – организм ко всему привыкает. И к ним – тоже.
Альберт Иванович поправил полы своего подогнанного по стройной фигуре ординатора халата, беглым движением руки заодно пригладил карман, оттопырившийся от двух пачек «спонсорской помощи» несчастного старика.
Ну, Игорь Васильевич, пойдёмте к уми…, к нашему больному.
Володя лежал на спине, густо увешанный датчиками. Тонкие провода шли к приборам, которыми был заставлен небольшой металлический стол на колёсиках. У стола, сидя спиной к вошедшим, читала книгу молоденькая медицинская сестричка. Волохов даже разглядел намалёванную рыжую бестию и небритого мачо на мягкой обложке любовного романа. Девушка не отрывала глаз от чужой, насквозь фальшивой жизни, придуманной «серийным писателем» для процветающего коммерческого издательства.
– Лариса! – вскричал Альберт Иванович, забывая про режим тишины в небольшой реанимационной палате. – Опять? Ты за пульсом, давлением следи, а не за сюжетными изворотами!
– Ой! – вскрикнула девушка и от неожиданности уронила бестселлер на пол.
– А как второй?
Сестричка нырнула за ширму, где, как понял Волохов, лежал водитель «Порше Кайена», судя по красным номерам, принадлежавшего какому-то посольству в Москве.
– Тоже еле тикает, – вздохнула девушка. – Удивительно, что после такой аварии они вообще ещё дышат… Я по ящику видела, что от их машин две лепёшки на асфальте остались. Пьяные, небось, были… Хотя алкоголем ни от одного, ни от другого не пахнет.
Альберт Иванович, порывавшийся знаками призвать словоохотливую медицинскую сестру к «режиму тишины», но та из-за ширмы не видела его сурдоперевода.
– А вы, доктор, с кем там?
– Э-э, – замычал молодой врач, думая, как бы реалистичнее соврать любопытной Варваре.
– Я посижу тут, – кивнул на освободившийся стул отец Владимира, спасая реноме Альберта Ивановича. – Я, господа, занимаюсь генной инженерией, профессор геронтологии Волохов. Почти ваш коллега, словом. Не волнуйтесь, друзья мои, я прослежу за показанием приборов…
– Хотите побыть один на один с сыном?
– Вы читаете мои мысли, коллега, – выдохнул профессор.
– Понимаю, понимаю, – кивнул Альберт Иванович. – Лариса! Оставим профессора наедине с сыном.
Девушка вышла из-за ширмы, пряча увлекательное, но криминальное на её работе чтиво, в большой накладной карман белого халатика.
– Если что, профессор, – с любопытством рассматривая профессора геронтологии, – нажмите вот на эту красную кнопку. Лады?
– Нажму, – буркнул старик, провожая колючим взглядом реаниматологов, которые всё, как ему казалось, делали в каком-то нарочито замедленном действии, как иногда в спортивных передачах телевизионщики показывают повторы самых значительных моментов игры. Только ставки в игре профессора Волохова были больше, чем сама жизнь.