– Это – ты? И ты – не мой сын… – берясь за сердце, выдохнул профессор, оседая на пол.
– Я не твой сын, – ответил тот, кого сотворил гений Волохова. – Но ты – мой названный отец.
– Как это вышло? – будто самому себе задал этот вопрос Игорь Васильевич. – Я же всё рассчитал, всё выверил, должно было получиться…
– И получилось, – ответил он. – Твоё имя будет увековечено учеником твоим. Как, впрочем, и моё было увековечено проклятием Спасителя. Но только не как нашедшего тайный путь к бессмертию. Это исключено.
– Ты говоришь, получилось… Но как ты попал туда, где должен был обрести желаемые формы Атман моего сына?
– Тебе же не случайно назвал тот, с позволения сказать, врач от слов «врать» и «рвач» точную дату смерти и моего тела. Я их за долгие века, знаешь уж сколько поменял… А тут – ты со своей серебристой коробочкой. Моя карма оказалась сильнее, чем у твоего сына. Его место занял я. А что тело на этот раз искусственное, так это, думаю, только мне на руку. Меньше забот будет при поиске новой оболочки.
На его лице губы растянулись в улыбку.
– Лет триста этот твой наностирол, надеюсь, мне прослужит? Или верить рекламе Чубайса, всё равно, что с чёртом в карты играть на деньги?..
Профессор молчал. Он с трудом доковылял до дивана, глазами показал на шкаф.
– Там одежда моего сына, возьми, прикрой свой стыд, – сказал старик, меняясь в лице с каждой минутой.
– Стыд? – странно засмеялся, будто закашлялся собеседник. – Сегодня это анахронизм, мой спаситель. Искусственные люди с синтетическими головами и сердцами вообще забудут даже само слово это – «стыд». Стыд мешает выполнять заложенную в каждом функциональную программу. Ни стыда, ни совести уже завтра не будет, отец.
Услышав слово «отец», Волохов вздрогнул, как от удара током высокого напряжения. Плечи его затряслись в беззвучных рыданиях.
– Не укорачивай себе последние минуты, они и без того тают, как в июле снег на пике Волохова, – сказал он, и в его голосе профессору послышались нотки сочувствия.
– Почему ты не позволил открыть тайну до конца? – спросил Игорь Васильевич, лихорадочно нащупывая пальцами в кармане колбочку с нитроглицерином. Лицо профессора было белее только что отбеленного полотна.
– Бесподобный эксперимент! – голос «приёмного сына» постепенно стал окрашиваться человеческими эмоциями. – Бесподобный! Это от чистого синтетического сердца тебе, отец, говорю. Но…
– Что – «но»?
– Но ведь человечество и с натуральными сердцами бесчеловечно, прости, батя, за тавтологию. Ведь вы бессмертие прежде всего подключите к смерти. Бесподобные в вашем обществе, переполненном ненавистью, завистью и гордыней, будут убивать Ему подобных. Тех, кого ОН создал по своему образу и подобию. Мд-а-а…
Собеседник профессора сделал паузу и изобразил недоумение на своём, уже вполне подвластном ему, лице.
– Мда-а, – продолжил он. – Создатель, должно быть, не предполагал, что заложенная им в Атман человека триста тысяч лет назад программа нынче даст такой сбой. А раз так, то твоё, дорогой мой приёмный отец, научное открытие в мгновение ока трансформируется ушлыми политиками в идеального солдата, которого называют ещё «универсальным солдатом». Заметь, универсальным – по способу не выживания даже, а убийства. И что тогда?
Профессор подавленно молчал.
– И тогда, – сам себе ответил собеседник. – Жизнь на Земле будет уничтожена бессмертием. То есть произойдёт противное всему Его Естеству. Ведь это он, ещё в моей первой жизни, смерть смертию попрал. И государства, пытающиеся встать во главе мирового управленческого процесса, при помощи открытия профессора Волохова, моего горячо любимого приёмного отца, жизнью жизнь попирать будут. Найденным путём к бессмертию человека человека же на Его любимой планете и изведёте под самый корешок. Вот вам и Вселенская скорбь, приумноженная твоим, в общем-то, добрым гением. Да у вас ведь без добра зла не бывает, папа, в чём я в своё время убедил упёртого Гегеля, открыл глаза соплеменнику.
Волохов, открыл колбочку со спасительным нитроглицерином, но, странное дело, ни одной таблетки в недавно начатой упаковке не оказалось.
– Так что не ко времени, папа, твоё гениальное изобретение, – с сожалением вздохнул собеседник. – Сперва из «хомо сапиенса» человека духовного нужно вырастить, а потом уже о бессмертии думать…
– «Потом» уже будет поздно, – прохрипел профессор, заваливаясь на диване на правый бок.