– Потому что коня нанять не на что, а ноги бесплатные, – грустно сказал Шарский.
– Это дивная вещь – как ты бедно выходишь с твоим талантом, потому что ты всё-таки имеешь разновидность таланта! Может, в чём нуждаешься, говори, хотя, на самом деле, в эти минуты я голый! А подкоморию я не хотел бы сделать неприятность.
– Будь спокоен, – шибко сказал Шарский, – и ни в чём не нуждаюсь, и всего хватает.
– Впрочем, – добавил подоляк, – с другой стороны это принимая, я даже завидую тебе в этом путешествии, это даёт мысли.
– Но немного силы отбирает.
– Ба! А молодость! – и начал декламировать:
Затем лысая голова в итальянской шапочке подкомория Клапца высунулась из кареты и начала крутить носом при виде Базилевича, который с простым каким-то per pedes apostolorum[2] идущим человеком разговаривал запанибрата. В том потешном лице, в дёргании носа, в прижмуривании глазок и выкрикивании уст, было видно, что ему это было не по вкусу.
– Пане! Пане! – воскликнул он наконец охрипшим голосом, всё больше вылезая. – Мы вас просим, потому что поедем.
Базилевич подскочил и видно было, что очень старался подольститься подкоморию, потому что даже пожатием руки не попрощался со Стасем.
– Ну! А что это за знакомство? – обратился пан Клапец к садящемуся и гнущему ему подагрические пальцы Базилевичу. – Ай! Ай! Что это за человек?
– Это… мой бывший коллега из Академии, особенный чудак! – сказал подоляк, отговариваясь случайной ложью. – Вы бы поверили, благоделеть? Человек богатый… очень богатый, а вот так, единственно из смешной фантазии отбывает путешествие один и пешком!
– Человек богатый, говоришь ты? – прервала пани Клапцова, поправляя шапку и поглядывая на Эмильку, свою дочку, некрасивый нос которой должны были исправить полторы стотысячного наследства после очень долгой жизни родителей. – И молодой! И чудак! А как же его зовут? И кто его родители?
– Зовут его Станислав Шарский.
– Одна Шарская пошла за князя Яна.
– Его двоюродная сестра.
– Псс! Это особенный чудак; но кто же его родители?
– Видимо, бароновна von Petersdorf, – отвечал быстро и без запинки Базилевич.
– Когда dorf, то, должно быть, из Лифляндии, – добавил подкоморий, – я уже в этом уверен…
– И пешком ходит, пешком! – добросила пани Клапцова. – Может, позвать его на обед на стоянке, чтобы познакомиться, но мы имеем всего полторы курицы и кашку на бульоне, не знаю, хватило бы… Молодой, богатый, – повторяла пани подкоморина, – и родила его бароновна… как, пане Базилевич?
– Бароновна von Paulinsdorf.
– Это какая-то красивая, должно быть, фамилия… А если бы купить мяса для бифштекса, дорогой? – спросила жена задумчивого пана Клапца.
– Если попадётся, и недорого.
– Но даст ли он себя пригласить, этот, как… Фурмансдорф?
– Шарский!
– Да, Шарский… но как недорого мясо купить?
– Кто его родила? – прервала подкоморина. – Забыла?
– Бароновна von Matthiasdorf, пани блгодетельница, – сказал отвлечённый Базилевич, болтая, что ему пришло в голову.
– Смешная вещь, что этих чужеземных фамилий невозможно запомнить, – шепнула подкоморина, пожимая плечами.
– И сомневаюсь, чтобы он дал пригласить себя, – прервал Базилевич, – потому что это чудак особенный, скрывает своё рождение, богатство, прикидывается бедняком.
– Лифляндчики… в целом чудаки, – воскликнул пан Клапец, – я знал одного, который буквально, пане благодетель, ел табак и глотал целые трубочки травы – слыханная ли эта вещь?
– Действительно, – подтвердил полушутя-полусерьёзно Базилевич, – хотя он только происходит от лифляндской семьи.
– А такое чудачество! – с триумфом добросил подкоморий. – Значит, так! Значит, так, лифляндчик есть чудак.
– Вы не знаете, не имеет ли он намерения жениться? – начала расспрашивать Клапцова.
Эмилька раскраснелась.
– Сомневаюсь, – сказал подоляк, – женщинами гнушается!
– Лифляндский чудак! – шепнул подкоморий. – Ничего больше.
– А далеко он остался? Если бы его хоть увидеть? – оглядываясь, спросила пани.