Совсем он сейчас не в настроении защищать Романа Ивановича. И вообще бестактен этот разговор. Как Ригель не понимает. Без пользы и нужды обостряются отношения.
Сменцев между тем не приходил. Нетерпеливо и раздраженно оборвав спор, Михаил поднялся и стал прощаться. Ригель удерживал, но взглянул в лицо друга — и замолк.
«Пойду к нему, к Сменцеву, вот что, — думал Михаил, шагая по сумеречной набережной Сены. — Пойду и все прямо скажу. Пусть не рассчитывает. Я для него по его указке работать не стану. Дьявол зеленый. Нет-с, извините-с, как-никак, а своего ему не отдам. И солдат своих не отдам. Я их люблю, я их, вот, покинуть не мог и не могу, а теперь глядеть стану, как он ими вертит и для своих расчетов охаживает? На вранье его не подцепишь, да тут хуже вранья, обман какой-то чертов, внутренний».
«Дети они, — думал он дальше, почти с умилением вспоминая Мету, Юса, Володю… — Нельзя мне покинуть на дороге никого. Не уйду; если двинусь — так вместе. Мой прямой долг охранять их на перепутье, от таких вот Роман Иванычей. Нельзя в равенстве? „Практика“ требует? Жизнь? Пускай. Любовь все поправит. Дети — так и будут детьми, пока не вырастут; детьми — но не солдатами. К черту ваше старое генеральство, господин Сменцев. Больше не подденете».
Литта вдруг вспомнилась Михаилу, — без личной ревности вспомнилась, но остро и больно. Что, если и ее Сменцев тоже вот так охаживает и окручивает, незаметно туманит голову, сбивает с толку? Думает, пожалуй, что из нее не рядовой, а целый унтер-офицер выйдет? Литта, подруга Михаила, помощница, поддержка его, любимая, равная, — вдруг и она в крепких лапах этого обмана неуловимого, и она в полку Романа Ивановича?..
Нет. Она цельнее Михаила. Верит глубже и тверже. Если он почуял неправду, как она не увидит?
«Не хотел писать ей со Сменцевым, — но теперь напишу. Что думаю сейчас, что ему самому в лицо скажу. Какая ни есть моя вера — но против не пойду. Если он идет — не одна у нас вера».
И вдруг Михаил остановился.
«Господи! Да во что верит он, этот Сменцев, сам? Да верит ли он во что-нибудь?»
Произнес это вслух, от неожиданности, и стоял, не двигаясь. Набережная была пустынна. Серела матовая Сена. Огни мерцали розовыми гирляндами на противоположном берегу, огни плыли кучкой по воде — пароход спешил к нижней пристани. Тяжелая башня пялила за полосой воды свои широкие железные ноги.
Опомнился, пошел. Какое удивление! Как раньше не приходил в голову этот простой вопрос? Простой — и страшный.
Сменцева дома не было. Почему-то не ожидал этого Михаил. Рассердился. Но и к себе не пошел. Хотелось быть одному. Так легко это в Париже. Поплелся туда, где больше огней, больше чужих людей, чужого шума, чужого говора. Даже весело стало от чуждости, даже понравилась какая-то милая девочка, которую он угощал cassis [21], потом ликерами, болтал с ней и глядел, как она танцует. Звала его к себе, но не обиделась, когда он в конце концов не пошел. Такой ласковый он и amusant avec èa [22].
Не знал, приехав домой, который час. Четвертый или третий, наверное.
А Наташа еще не легла.
— Михаил, это ты? Вот досада!
— Что такое?
— Подумай, Роман Иванович целый вечер тебя дожидался, минут двадцать как ушел. Он в субботу должен был ехать, но получил письмо от Сергея и завтра утром едет к нему в Киль. Показывал письмо, — действительно, иначе не увидятся. Оттуда Роман Иванович прямо в Россию, а Сергей еще к нам, на юг. Да что с тобой?
— Ничего. Значит, уезжает?
— Очень хотел с тобой проститься. Но дела, говорит, в сущности покончены, а когда опять надо будет — увидимся. У меня такое впечатление, Михаил…
— К черту твое впечатление! — закричал он неожиданно и хватил даже рукой по столу. — И какие там дела покончены? Ничего не кончено.
Наташа остолбенела. Давно не видала брата в таком состоянии.
— Михаил! Ты нездоров? Что-нибудь случилось?
— Нет, прости, — опомнился он. — Изнервничался. Мне нужно было с ним… Наташа, погоди, скажи: а он, по-твоему, верит?
— Кто? Сменцев? Во что? Очень в дело верит. Это же видно. И в себе уверен.
— Да плевать я хочу, уверен он в себе или нет! — опять заорал Михаил. — Ты мне скажи, в Бога-то, в Бога-то верит он? Как мы об этом не подумали!
В изумлении посмотрела на него Наташа. И растерялась. Прошептала:
— Не знаю…
— Вот то-то, что и я не знаю, — вдруг успокоившись, произнес Михаил. — Ты понимаешь ли? Не знаю, а не знать этого нельзя. Понимаешь?
— Флорентий… — начала было Наташа.
— Не о нем речь.
Задумался. Потом прибавил, тихо:
— Да… В себя верит, в дело верит, в себя, в себя… Ну, Роман Иванович, а если этого недостаточно? И не разные ли у нас с вами веры?