Но огонь с помощью Ами, подобно ритуалу инициации, пробуждает скрытые механизмы. Боль уходит назад, к костру, и расходится по латникам. Силь, не касаясь ногами Земли, за два десятка летящих прыжков добирается до Тайного Храма, к одной из Незыблемых, проникает внутрь, где распластывается на каменном полу перед идолом, и рыдания вырываются из груди.
Жизнь окончилась. Возврата нет, Ами больше нет, она вернулась в небытиё, и ей не спастись в одиночку. Он беззащитен и перед демонами, и перед иноземцами. Вот - пользуясь его минутной слабостью, следом за ним в святилище влетает его испуганный, незрелый Альтер-демон, внедряется, затаивается, не желая оставаться вовне. Что ж, тем лучше. Без крыльев, без инициации, и без Ами - какой он Бог?
Богиня Знания откликается на страстный зов и отчаяние. Перед ним открывается Путь: пора вернуться к народу и встать с ним рядом на защиту родного мира. И он готов разделить его бремя и погибнуть с ним - лучше так, чем вечное унижение. Альтер-демон скулит и воет, но не смеет перечить Богине.
Но - взрыв гремит где-то поблизости, Тайный Храм взлетает на воздух, Силя отшвыривает от Алтаря Богини Знания. Он теряет сознание, а приходит в себя уже в другом мире.
Свежевспаханная, бурая земля, голубое весеннее небо, чужое холодное солнце... И лавиной хлынувшая боль.
Ну и что же с того, что он жив? Ну и что же, что он ускользнул? Ну и что же, что Ами сумела взять его боль, если он видел её горящей? Его Мир сдался Демонам и предал его: он позволил ему утратить крылья и покинуть Великий Монастырь. И это самая невыносимая боль - Матерь всех болей! Незыблемые пошли в наступление слишком поздно, они неповоротливы, они всегда долго раскачиваются. Кроме того, когда громы обрушивались на головы пришельцев, Силь был уже спасён, а Ами была уже за границей бытия - она взяла на себя слишком много боли и смерти. Но Силь любил свою Мерти со всем пылом юности.
...Кутерьма чужих болей и чужих мыслей терзала теперь Амалию, сливаясь в голове в один обжигающий ком. Она рыдала вместе с Силем над погибшей любимой и возносила упрёки Незыблемым.
Было непостижимо и чудовищно, что она ещё не умерла. Это должно было произойти, произойти непременно, и Амалия ждала и жаждала этого освобождения. Но спасительное небытиё не приходило. Она продолжала видеть и чувствовать, слышать и осязать. Она продолжала терпеть то, что было нестерпимым. Более того, она продолжала сочувствовать.
Но было нечто - страшнее всего этого.
В сердце Амалии, острее запаха горелой плоти, пронзительнее исступлённой боли, билось одно: «У меня нет больше крыльев! Больше нет крыльев! Нет крыльев... нет...». И слёзы Силя текли по её щекам.
...Амалия была без сознания, ибо дух её продолжал витать в чужом мире. Она приходила в себя медленно, рывками. Жгучая, рвущая в клочья боль всё ещё ходила волнами по её измученному телу, и разум понимал, что теперь эта боль гнусной и коварной жабой навсегда совьёт себе гнездо внутри.
Всё ещё задыхаясь и вскрикивая, она металась, боясь открыть глаза, чтобы страшный сон не оказался реальностью.
Вот что-то непонятное и острое коснулось её - и она закричала: - Нет! Нет! Нет...
Но когда открыла глаза, то встретилась с влюблённым, покаянным взглядом Силя Фабера. Взглядом, который светился и мерцал, подобно нежному, тёплому, ласкающему язычку свечи. Они лежали в спальне, на широкой, голубой, прохладной кровати, и они были целы и невредимы.
Фабер водил над нею ладонями, и Амалию, всё её существо, омывали целительные, свежие волны, утишая боль физическую и душевную. В сиянии, исходящим от его рук, были бесконечная нежность и ласка, терпеливые, кроткие, умиротворяющие.
- Ами, моя Ами, - прошептал он, вздрагивая, увидев, что она пришла в себя. - Спасибо тебе. Как хорошо ты умеешь вбирать слёзы...
И вправду, прозрачные, солёные капли стекли по его щёкам, придали губам совсем другой вкус, похожий на вкус крови.
- Страдание укрепляет дух, - произнёс он дрогнувшим голосом. - Но страдание не всегда оправдано. Амалия, прости за чужие страдания. Возвыситься за их счёт дано не каждому, увы. - В его голосе зазвучала горечь. - Я не выдержал испытания. Я убежал. Я бросил Ами. Я потерял её. Я - прОклятый трус. Теперь напрасно терзаю тебя. В искупление, после боли, позволь мне теперь даровать тебе любовь...
И Амалия позволила. Она вновь простила его. Силь Фабер был удивительно нежен. Амалия - в сжигающей страсти - уже и забыла, каким он был нежным самый первый раз. Силь словно боялся бередить смертельные раны и ожоги. Он перевернулся на спину, положил Амалию сверху, их глаза упали друг в друга, чувства смешались, и ей хотелось взмахнуть, затрепетать сгоревшими крыльями - прозрачными радужными, точно у стрекозы. С взглядом Силя ушли воспоминания об огне, но вернулись лёгкость и воспоминание о радостном полёте и той любви на скорости, между Небом и Землёй, которая не жгла, но целила, не отравляла, но благословляла.