— Вы не могли бы мне сказать, почему здесь нет Нью-Йорка?
Улавливаю в своем голосе начинающуюся истерику, но подавить ее не в силах.
Пилот обращается к своим двум коллегам.
— Почему здесь нет Нью-Йорка? — повторяет он за мной весело.
Он смотрит на табло, затем на мой чемодан.
— Вы, по-видимому, вылетаете?
Я недоуменно киваю. Пилот иронически улыбается.
— Тогда почему вы ищете Нью-Йорк в прилетах?
Я краснею, смущенно благодарю его и иду искать табло вылетов. Мой рейс и в самом деле там есть — там и номер стойки регистрации! Чтобы не забыть, я записываю его на клочке бумаги.
— Сколько мест багажа? — спрашивает меня блондинка за стойкой, когда я с бумажкой в руке подхожу к ней.
— Два, — говорю я. — Вот чемодан и еще сумка, но я хотела бы ее взять с собой в самолет.
— Значит, одно, — говорит блондинка, усмехаясь. — У прохода или у окна?
— У окна, пожалуйста, — говорю я сухо.
Пытаюсь мобилизовать весь свой апломб. Господи, разве эта раздерганная размазня имеет ко мне какое-нибудь отношение?!
— Я не курю, если можно…
— На всех наших рейсах теперь не курят, — тоскливо поучает меня девушка. — Одиннадцать десять, выход Б шесть.
Она, видимо, считает, что обслужила меня, но я от стойки не отхожу.
— Б шесть? — спрашиваю с опаской в голосе. — Где это?
Девушка, глядя на меня, вздыхает и пускается в объяснения.
В баре «Meeting point» я просматриваю карту напитков, пытаясь определить, сколько здесь стоит минералка, и потом все-таки покупаю минералку в автомате. Запиваю церукал и прохожу паспортный контроль. У меня такой растерянный вид, будто в моей ручной клади пять кило чистого героина. Мне кажется, что таможенники с некоторым подозрением наблюдают за мной. Меня прошибает пот. В транзитной зоне нахожу надлежащий выход, подсаживаюсь к пассажирам и на всякий случай еще спрашиваю ближайшего соседа, у этого ли выхода мне надо ждать. В сумке у меня «Cosmopolitan» (чешская версия), но читать не могу. Жду приглашения к выходу, в руке судорожно сжимаю посадочный талон и молюсь, чтобы в полете не было турбулентности. Прежде чем окончательно выключить мобильник, решаю еще позвонить маме, хотя мы договорились, что я позвоню ей из Нью-Йорка.
— Что-нибудь случилось?! — удивляется мама. — Отменили рейс?
— Нет, — говорю я. — Звоню потому, что я уже в транзитной зоне.
В трубке короткая пауза. Потом мама сухо смеется.
— Ну хорошо, дорогая. Значит, у тебя все в порядке.
Наш разговор окончен, и я немного обиженно выключаю мобильник.
Потом, оглядевшись по сторонам, вынимаю из сумки плюшевого кенгуренка и быстро, чтобы никто не видел, целую его.
Ну а теперь расскажу, как я познакомилась с Джеффом.
Начну издалека. Окончила я гимназию в девятнадцать. На филологический факультет (специальность: чешский язык — психология) не поступила. Я была девственницей и толком не знала английского. Соответствующие отговорки: в моей девственности повинны мои одноклассники, ибо за все четыре года гимназии я ни разу не могла представить себе, что с кем-нибудь из этих оголтелых придурков влезу в постель… Кроме того, меня буквально охватывал ужас при мысли о венерических болезнях. Раз-другой я согласилась пойти в кафе, но и эти походы не увенчались успехом. Я сидела напротив какого-нибудь мальчика, пламя свечи отражалось в его глазах, а я только и думала о кислом запахе его пота, о СПИДЕ и стафилококках…
Ну а в моем убогом английском виновата наша англичанка. Мы с ней вообще не показались друг другу. Собственно, это была никакая не англичанка, а самая заурядная переквалифицированная русистка. Я же из принципа сроду не доверяю переделанным вещам. Переквалифицированная русистка для меня что-то вроде платья, перешитого после тети. Язык second hand. Переделывать славянский язык на английский манер — что хорошего может тут получиться? Кроме того, у нее было жутко аффектированное произношение, которое она неведомо почему считала британским выговором — однако истеричность еще никому не помогла стать подлинным носителем языка. Впрочем, она и сама это понимала: перед каждой проверкой невообразимо нервничала. Прибежит, бывало, к нам в класс еще на переменке, в охапке по меньшей мере три магнитофона, трясущимися руками сорвет со стенгазеты все фото Джима Моррисона с расстегнутым гульфиком (несмотря на страстные протесты Ингрид, делавшей стенгазету) и потом всю ее залепит цветными картинками улыбчивых лондонских полицейских, двухэтажных автобусов, красных телефонных будок и Биг-Бена. Welcome to London!