— Господи, что это? — выпаливает Оливер с неподдельным ужасом. — Немедленно покажи мне свой паспорт!
— Это просто… талисманы, — говорю я растерянно и быстро убираю зверей. Чувствую себя настолько виноватой перед ними, что, несмотря на присутствие Оливера, целую кенгуренка, прося прощения.
— Мне показалось или ты его в самом деле поцеловала? — восклицает Оливер.
— Не показалось! — Я мужественно встречаю его взгляд, но при этом ужасно краснею. — Он приносит мне счастье.
— Ты целуешь эти… предметы каждый вечер? — спрашивает Оливер.
Я пристыженно киваю.
— Так это не что иное, как зависимость, — нахмурившись, заключает он.
Он считает, что мне надо лечиться. Предлагает что-то вроде альтернативной антинаркотической программы: сначала я должна буду целовать просто куски плюша.
— Чтобы не было глаз, понимаешь? — говорит он безапелляционно. — Следующая фаза — переход от плюша к постельному белью из Дамаска.
Я пытаюсь заткнуть ему рот, но Оливер всякий раз отдергивает мою руку.
— Это, конечно, трудный шаг, но, если сумеешь, все будет в ажуре.
Я прижимаюсь к нему всем телом и целую его.
— Своего сумчатого ты целовала дольше, — с упреком говорит Оливер.
Где-то к исходу ночи в полусне чувствую, как Оливер осторожно приподнимается и нежно высвобождает руку из-под моего вспотевшего затылка. Открываю глаза. В комнате уже слабый свет — за окном мало-помалу рассветает.
— Надо пойти отлить, — извинительно шепчет Оливер. — Это одно из множества неудобств секса с тем, у кого не в порядке простата.
Он деликатно отворачивает голову, чтобы не дышать на меня. Я с улыбкой киваю, подкладываю руки под голову и вытягиваюсь, как кошка. Оливер, подняв перину, смотрит на меня. На наших смуглых телах светятся белые полоски от плавок. Он садится, но, прежде чем он успевает поставить ноги на пол, я увлекаю его обратно в постель.
— Пойду пописать, — стонет он.
— Всего десять секунд, — прошу его.
Прижимаясь, мы гладим друг друга. Он ужасно горячий, кожа его хорошо пахнет и очень приятна на ощупь.
— Ваше время истекло, — говорит Оливер. Он встает и идет в ванную. Мне нравится его зад. Слушаю, как он справляет нужду, и мне почему-то весело. Я ничуть не чувствую себя виноватой — эдакой изменщицей, только что обманувшей своего парня. Кто-то из соседей за окном заводит машину. Кто-то над нами принимает душ. На первом этаже останавливается лифт, бухают двери. Все эти звуки кажутся мне милыми, близко знакомыми, дружественными. Оливер пускает воду, моет руки и приглушенно полощет водой рот. Моя улыбка — еще шире. Я уже не могу дождаться, когда он вернется. В замке гремит ключ, и сквозь застекленную дверь в комнату проникает трапеция света из прихожей. Я надеваю майку и быстро выскакиваю из постели. Слышу, как мама ставит чемодан на пол и вздыхает: она уже заметила мужские туфли. Оливер все еще полощет рот.
— Рикки? — спрашивает мама.
Голос раздраженный. Слышу, как открывается дверь ванной. Тишина.
Оливер и мама стоят, уставившись друг на друга, и молчат. Меня они вовсе не замечают. На маме темно-синий костюм, тот, в котором иногда ее принимают за бортпроводницу. Оливер стоит абсолютно голый, прикрывая свое мужское достоинство полотенцем.
— Яна?! произносит он удивленно, оторопело.
— Что ты здесь, черт возьми, делаешь? — выговаривает наконец мама.
В следующее мгновение меня осеняет:
Оливер — это Пажоут.
Глава XIII
Оливер пятится назад в ванную и запирается там.
Мама в прихожей садится на чемодан. Я подхожу обнять ее, но в эту минуту Оливер что-то кричит из-за двери, звучит это, как стон.
— Что ты сказал, Оливер? — громко спрашиваю я.
Мама насмешливо вертит головой.
— Что ты хочешь, Пажоут? — кричит она.
Слышу, как Оливер вздыхает. Потом, холодно и явственно произнося слова, он просит принести его изрядно поношенную, абсолютно немодную одежду.
У мамы лицо наливается краской.
— Вон из моей ванной, Пажоут! — кричит она. — Вон из моей жизни!
Я не узнаю ее.
— Люди меняются, мама, — шепчу я. — Развиваются.
— Плевать мне на это! — злобно шипит мама.
— Я сейчас приду к тебе, Оливер! — кричу ему.
Я хочу маму погладить, но она увертывается от меня.
— Мама?! — выкрикиваю я оторопело.