Минутой позже, кинув на меня вопросительный взгляд, спрашивает:
— Ты о чем думаешь, малышка?
Я улыбаюсь.
— О чем ты тоже можешь думать, а? — говорит он, поднимается и ведет меня в постель моей матери (моя узка для двоих).
— Разденься! — приказывает он, и я слушаюсь его.
Ему бывает приятно, когда он чувствует свое превосходство надо мной — в этом я иной раз даже потакаю ему.
Но прежде мне еще нужно нанести фемигель (я употребляю его как превентивную меру против воспаления). Рихард с мальчишеским, чуть ли не с детским любопытством настаивает на том, что мазь наложит он сам.
— Нет, Рикки, ни за что, — стесняюсь я.
Я не играю.
— Что в этом такого? — говорит он упрямо и зачарованно оглядывает горлышко тюбика.
Итак, я снимаю трусики и ложусь на постель. Он приближается ко мне с таким серьезным и с таким ответственным видом, что я начинаю смеяться. Успокоив меня, он раздвигает мне ноги. Я встревоженно вожу глазами по потолку. Боюсь, что он оцарапает меня, но он все делает на удивление точно, нежно, осторожно. Меня это возбуждает и определенным образом умиляет. Рикки удовлетворенно вытирает полотенцем руки. Он кажется сейчас взрослее, чем когда-либо.
— Поди ко мне, Рикки, — прошу я. — Поди ко мне.
Но потом, как обычно, он все портит: ни с того ни с сего заливается смехом.
Плечи его трясутся, лицо краснеет. Я вижу его обнаженные десны. Сейчас он выглядит подростком, ничуть не старше.
— Ну и прикол — как здорово там в тебе чавкало! — хохочет он, не в силах перевести дыхание.
С Рикки почти всегда так: пока он молчит и передо мной его красивая мордашка, меня переполняет искренняя любовь к нему.
Однако рано или поздно он о чем-то заговаривает — и у меня возникает чувство, что наши с ним отношения не более чем ошибка.
Но Рихард (ах да, Рикки) особенно умилял меня, когда я наблюдала, как серьезно он думает о нашем будущем. Вырезая объявления о продаже квартир, он откладывал их в специальную папку, которую всегда носил в портфеле.
Я понимала его. Собственной квартиры у нас не было, у меня дома мы могли находиться только в отсутствие мамы.
— Комната плюс кухня, сорок два метра, кирпич, Карлин, частное владение. Сколько, по-твоему?
— Шестьсот пятьдесят, — говорю я.
Он признательно на меня смотрит.
О реальных вещах мы говорим часто, так что я вполне в теме.
Вдруг Рикки хмурится, встает и начинает ходить взад-вперед по комнате. Я знаю, что мысленно он подсчитывает месячные платежи при обычном предварительном взносе.
— Шесть или семь в месяц, — говорит он коротко, но я понимаю его.
А иногда ни с того ни с сего бросает:
— Ладно, пускай бумер. Неплохая тачка, но арендные взносы башку тебе свернут. При таком куцем семейном бюджете в конце концов ты и пернуть не сможешь. Не говоря уж про что другое… Скажи, есть ли в этом смысл?
— Нет, Рикки, — отвечаю я как можно убедительнее.
Глава III
В редакции журнала «Разумницы» на моем попечении читательская рубрика. На практике это означает разбирать все те нечитабельные, часто разрывающие сердце письма, которые приходят со всей республики, и придавать им приемлемую для публикации форму. Естественно, всякий раз я должна что-то переиначивать, упрощать, добавлять или просто выбрасывать, но мне это даже нравится.
Мне нравится создавать из этих писем совершенно новые истории.
— Послушай, Лаура, — удивилась недавно Романа, когда сравнила опубликованное письмо с его исходной неловкой версией, — да ты у нас не иначе как писательница…
Не могу сказать, что это не польстило мне.
Жизнь в нашей редакции течет по своему заведенному распорядку. Кто приходит утром первым, тот кормит рыбок, поливает цветы и ставит воду для кофе. Это такой наш утренний ритуал. Прежде чем явится Тесаржова, мы за кофе рассказываем, что с кем случилось вчера или в выходные. И хотя рассказывают все — Романа разведена и живет довольно уединенно, Власта и Зденька давно замужем (кстати, обе в унисон твердят, что несчастны), — больше всех, и это логично, рассказываю я. Среди нас есть еще Мирек, наш график, но этот никогда ничего не рассказывает, потому как, дескать, не хочет давать людям пищу для разговоров. Мирек считает, что я даю людям слишком много пищи, когда, например, рассказываю о своих любовных делах, но я так не думаю.