- Вот это дело молвлено, бояре галицкие! - воскликнул он. - Одна головня и в печи гаснет, а две и в поле горят. Поднимайте свои дружины, кликните вече - пущай собираются мужики. Пашню доорали[15], новину посеяли - самое время в поход идти.
Бояре заволновались на лавках, забормотали. Борис Семеныч, с языка которого сорвалось неосторожное слово, прятал глаза и пожимал плечами, озираясь на соседей.
- Батюшка князь, - послышались со всех сторон взволнованные голоса, - не вели казнить… Батюшка князь, Роман Мстиславич! В поход идтить ныне не можно! Не готовые мы! Как есть не готовые!
Роман переводил взгляд с одного лица на другое. Бояре выставили носы из бород, поблескивали глазами, преданно напирали сзади вперёд. Иные вскочили на ноги.
- Не можно! Не можно, - как заклинание, твердили они. - Совсем мы оскудели! Не губи, князь! Не отымай животов наших!
Поражённый этим порывом, Роман сидел, не шелохнувшись. Но не страх владел им - нетерпение и изумлённое негодование отразилось на его лице, когда с места степенно поднялся Фома Тудорыч.
- Князь, - раскатисто бухнул он, и все бояре разом притихли и воротились на свои места. - Не вели казнить, вели слово молвить. Истину рекут мужи галицкие. Летось уже пережили мы войну - прошёл по земле с ляхами Олег Настасьич. Прошли ляхи как раз по нашим же деревенькам и угодьям, а после, как встали ляхи на постой, мало не всю округу позорили. Тащили чужое, безобразили, насилье творили. У меня в одной деревеньке трёх мужиков прибили. И каких - один кузнец, один рыболов, один древоделя. Да терем недостроенный пожгли, - перечислял боярин. - Да часовню спалили. Да поля потравили…
Бояре слушали неторопливую речь Фомы Тудорыча, кивали, шёпотом повторяли, что у кого сгорело, покрадено да потравлено.
- Вот оно как? - Глаза Романа сверкнули, он всем телом повернулся к Фоме Тудорычу. - Я живот свой за Галич положу, а вы что? За спиной моей отсидитесь? Так?
Взгляд его нашёл Бориса Семеныча - не забыл, как тот встречал его на красном княжьем крыльце, взглянул вопросительно и гневно. Но старый боярин только поджал губы и покачал головой.
- Уж прости, - произнёс он, пряча глаза, - истину глаголет Фома Тудорыч. - Оскудели мы. Да и дожди вокруг обложные. Нешто войско по такой грязи поведёшь? Не станут людишки! А пойдут - какие из них вояки? Да их угры шапками закидают… Прости, Роман Мстиславич. От подмоги мы не отказываемся, - добавил он быстро, видя, как темнеет лицо князя, и весь от страха покрываясь холодным потом, - ежели что, хоть и оскудели мошной, а соберём тебе по куне да по ногате[16]. Пошли гонцов хоть к ляхам, хоть в Киев, хоть к немцам, хоть к булгарам. Найми войско да и приведи его на угров…
Совсем смешался под пристальным взглядом князя боярин и замолчал, пряча глаза. Нелёгкое это дело. Мирволил он Роману, нравился ему удалой витязь, о коем немало лестных слов слушал он от Рогволода Степаныча да Ивана Владиславича. Но то люди пришлые, милостью князя введены в совет и сейчас им даже слова вставить не дали. Ежели покинет Роман Галич, они с ним отъедут. А ему, боярину Борису, тут жить. Его вторая жена, Аграфена, меньшая сестра Мефодия да Кирилла Иванковичей, первая жена была свояченицей Кузьмы Ерофеича, дочку ладил боярин отдать за сына Фомы Тудорыча. Как ни крути, кругом повязан.
Роман чернел лицом, слушая речи. Тонкие крылья горбатого носа его раздувались, губы кривились под усами. Красивое лицо - все холопки, служанки и сенные девки сохли по волынскому князю, его тёмным кудрям да горящим очам, - грубело.
- М-молчать! - не выдержав, вскочил он.
Бояре разом съёжились. Двое-трое худородных вообще упрятали лица в воротники шуб - торчали только лысеющие макушки.
- М-молчать, б-б-б… - Роман запнулся, еле беря себя в руки. - Я - к-князь! К-как скажу - т-так и п-п-пореши-те! Б-будет рать! От вас! Жду! Срок - седьмица! П-потом… хоть вече… х-хоть сс-с-с…
Был за Романом грех - когда волновался, делался косноязычен. Знал он за собой эту беду и потому предпочитал решать делом там, где не помогают слова. Он и сейчас, почувствовав, что путается в языке, шагнул со стольца, хватая себя за бок, где висел меч в дорогих, узорных ножнах. Сверкнула сталь.
Бояре шарахнулись в стороны. Путаясь в шубах, кинулись кто к двери, кто князю в ноги. Орали благим матом, юлили, божились, обмахивая себя крестными знамениями, целовали нательные крестики. В глазах их застыл злобный страх - а ведь порубит, ирод!
В конце концов с места не спеша поднялся дородный, одышливый именитый боярин Щепан Хотянич, слегка пристукнул посохом с резным навершием об пол и, когда бояре малость попритихли, важно поклонился застывшему Роману:
- Княже! Ты города голова, отец и защита. Но не природный ты Галичу князь - пригласил тебя боярский совет, порешила так дума, поелику ты витязь могучий, храбрый и вой отменный, да и родом средь прочих князей не последний. А посему выслушай мой сказ - заутра повелим ударить в било, созовём народ на вече, там волю свою княжью и объявишь, потому как не мы, бояре, -дружина и смерды в твоё войско пойдут. А значит, и слово за ними. Как скажет Галич - так и тебе надлежит поступать.
Роман медленно, словно закостенел, повернул в его сторону голову. Глаза смотрели невидяще.
- Это ч-что же, - запинаясь, выдохнул он, - и, к-к-к… к-коли мне скажут «не люб», тогда тоже?..
- На всё воля Галича, - пожал Щепан Хотянич плечами под пышной шубой.
Остальные бояре, враз опомнившись, загомонили, перебивая друг друга: «вече», «созови вече, князь!» Опять крестились и кланялись. Один против всех, мало не загнанный в угол, Роман тяжело дышал.
- Добро, - выплюнул он сквозь зубы, - заутра же бить в набат!
Домой бояре ворочались приподнятые, гордые и довольные собой. Кто хотел - шли пешими, посохами разгоняя толпу, кто спешил - нёсся верхами. Собирались по двое-трое, шли в гости, где пили, закусывали, потея в шубах в жарко протопленных горницах, любовались в отволочённое оконце на затянутое низкими снеговыми тучами небо и хвалились друг перед дружкой.
- Как мнишь, Фома Тудорыч, будет поход аль нет?
- Нешто не понял, Кузьма Ерофеич? Не бывать походу! Никак этого не можно! Зима да ляхи летось приходили? Иль тебе мало?
- А князь как же? Он-то как?
- А что князь? Он один, а мы - Галич! Мы - сила! Как Галич прикажет, так и поступит Роман Мстиславич.
- Ну, а коли не восхощет он сего?
- А что? - холодно прищуривался Фома Тудорыч. - Аль не понял ты, Кузьма Ерофеич? Не по нраву придётся князю слово Галича - пущай едет на все стороны! Нам такой князь не люб.
- А угры? - не на шутку пугался Кузьма Ерофеич. - Угры же идут ратью неисчислимой!
- Так угры-то, чай, нам не чужие! - вступал в беседу Володислав Кормиличич, по роду лях. - Язык, правда, чужой, да есть среди них и такие, что русскую молвь разумеют. Вера не та? Да есть и среди наших мужей те, кто по-ихнему крестится. Угры нам не чужие!
Что правда, то правда. Володислав Кормиличич говорил дело - Венгрию в Галиции знали. Многие бояре и купцы бывали там или проезжали венгерскими землями, Когда случалось им путешествовать на запад, во Францию, Швабию, Силезию и Священную Римскую империю. Были бояре, которые женились на венгерках или отдавали своих сестёр и дочерей замуж за угров - так боярин Судислав Бернардович ухитрился не только сам на венгерке жениться, но и сыновницу[17] Елизавету отдать в Венгрию в жены, а сыну оттуда вывезти невесту. Сам Володислав Кормиличич имел в Венгрии угодья. Не чужими были в той стране именитые бояре Володислав Витович и Юрий Витанович. Тесно были переплетены судьбы Галиции и угров, потому и спокойны были бояре. А мысль о том, что с угрскими войсками идёт в Галич Владимир Ярославич, подогревала их умы и веселила сердца лучше стоялого мёда.
Весел и просветлён был и Щепан Хотянич. Взойдя в свои палаты, он громко стучал посохом, топал ногами, шумом будоража слуг, и пока его переоблокали в домашнее платье, разглагольствовал перед женой: