Выбрать главу

Тихий гул голосов был ему ответом. Разное кричали люди, но явственнее всего прорывалось возмущение.

- Но, любя вас, яко детей своих, и не желая, подобно поганым язычникам, отвечать злом на зло, любя Христа и почитая заповеди его, постановил королевич Андрей взять с вас клятву, что не замышляет Галич недобра. А на сём целуем крест!

Он повернулся к епископу, и тот вышел вперёд, поднимая большой золотой, усыпанный мелкими камешками крест. На глазах всего народа Володислав Кормиличич трижды перекрестился на купола Богородицкого собора, потом преклонил колено и, произнеся: «Да будет мне судьёй честной крест», - истово приложился к чеканной фигурке Спасителя.

Вечевая площадь вздохнула. А боярин, встав, уже отошёл, приглашая подойти другого.

Бояре заволновались, затопали пестро одетой отарой. Неповоротливый Фома Тудорыч не спеша согнул ногу, облобызал крест. Константин Серославич наклонялся важно, снисходя. Щепан Хотянич, тучный, одышливый, преклонял колено и выпрямлялся обратно так медленно, словно вот-вот должен был упасть и умереть.

За набольшими боярами потянулись остальные. Борис Семёнович трясся от страха - он в числе первых знал, что галичане выкликнули звать на княжение Ростислава Ивановича, но не поспешил доносить уграм. Боярин Вышата, подкатившийся колобком после него, от страха едва не укусил крест - так стучали у него зубы. Боярин Филипп, коий более всех кричал о Ростиславе, так тот был белее мела. Ему всё казалось, что сейчас громы небесные обрушатся на клятвопреступника, - ведь и его звали Ивор Ивачевич и Домажир Хороший с собой в посольство. Не поехал, послал заместо себя своего дальнего родича. Отходя наконец от креста, бояре одни вздыхали облегчённо - пронесло! - другие озирались настороженно.

После потянулись именитые купцы, за ними кончанские старосты, тысяцкие и сотские. Среди них не было богатыря Микулы - вместе с другими он ускакал в Смоленск звать на княжение Ростислава. И напрасно искал староста Угоряй своего знакомца Ермолая - купец, оставив дела на сына Могуту, тоже отправился к Ростиславу.

2

Свежий ветер, налетая со свистом, раздувал полы шатра, и тогда казалось, что просторный, белого шелка шатёр взмахивает крыльями, как готовый взлететь лебедь. А когда порывы ветра стихали и полог опадал, казалось, что лебедю подрезали крылья.

Только здесь, на вершине башни, дули такие сильные, вольные, стремительные ветра. Они приносили с собой то свежесть с реки, то духоту из города, то тепло и пряные запахи с полей и лесов.

С вершины башни открывался чудесный вид - даже из окон королевского дворца так не смотрелось. Справа расстилалась широкая полоса Дуная, по гладким берегам которого раскинулись поля и тёмно-зелёные щетины лесов. Слева высился город, столица Венгрии, Эстергом. Башня стояла в череде сторожевых башен возле крепости. Примыкавшая к ней стена с зубцами бойниц, с заборолами, насыпным валом и рвом отрезала город от окрестностей. Город рос, ему становилось тесно в каменном мешке, куда он загнал сам себя в далёкие времена. Снаружи, вдоль берегов Дуная и у подножия крепости, лепились купеческие склады, всходы для кораблей и хижины городской бедноты.

Дома, на Руси, за стенами города рос посад. Выстраивались в улочки жилые избы, прижимались к земле баньки, овины, клети. Здесь селился ремесленный и торговый люд победнее. Иногда бояре ставили тут новые терема, обносили их крепкими заборами. Когда приходила беда, всё это бросалось на произвол судьбы - посадские спасались за крепкими стенами, чтобы после осады вернуться и либо продолжать жить, либо отстраивать дом на пепелище.

Здесь было не так. Здесь всё было не так.

Который месяц жил уже Владимир Ярославич, князь галицкий, в плену у короля Бэлы. Не забыть ему никогда унижения, которое испытал он, когда вкатилась подвода на задний двор королевского замка и выбежавшая встречать Алёна встретилась с ним глазами. Её лицо вмиг застыло, побелело, и женщина оборотилась к Бэле, покорно, но с вызовом взглянула ему в глаза. «Ныне сила на твоей стороне, - прочёл Бэла в её взоре, - мы должны покориться. Но смириться не заставишь». Не понять, откуда в попадье оказалось столько силы и достоинства - под стать иной княгине! - и сейчас, когда, казалось, всё было потеряно, Алёна оставалась при Владимире, не отходила от него ни на шаг, молча поддерживала и утешала. Особенно понадобилось её утешение, когда, не выдержав плена, захворал и умер сперва младший сын, Иван, а после старший - Васильке После этого помрачнел Владимир и даже рождённый Алёной сын не радовал.

Пленного князя держали в башне. Внизу располагалась стража, и охрана денно и нощно обходила подножие башни, следя, чтобы никто не подходил близко.

Опершись на каменный парапет, подавшись вперёд, Владимир жадно раздувал ноздри, подставляя лицо ветру. Ветер шёл с востока и нёс запахи земли, леса и реки, а князю казалось, что он чует тёплый дух русского хлеба и мёда. Много пришлось ему поскитаться по Руси, спасаясь от гнева отца. В каких только городах не побывал, годами Галича не видел - а вот поди ж ты, трёх месяцев не прошло на чужбине, а затосковал. Может быть, потому, что там, в Новгород-Северском, во Владимире-Волынском, в Киеве, Владимире-Залесском и Чернигове, он был всё-таки на Руси, а здесь другая страна? Там он был изгой, но свободный, а здесь он пленник…

Ветер последний раз омахнул разгорячённое лицо галицкого князя незримым рукавом и стих, ослабев. Разочарованный, Владимир склонил голову на руки.

Две лёгкие руки легли ему на плечи, знакомое живое тёплое тело прижалось к боку.

- Почто закручинился, князюшка мой, сокол ясный? - промолвила Алёна. - Не томись напрасной думой, не рви сердца.

Владимир не поднимал головы. От ласковых слов жены под ресницами стало мокро, и он ещё крепче стиснул руки, ещё ниже склонил голову.

- Что за тоска тебе сердце гложет, лада мой? - Алёна силой привлекла его к себе, гладя по волосам. - Какая гнетёт тоска-кручина?

Владимир наконец поднял голову, взглянул Алёне в глаза и отразился в них - похудевший, с отросшей бородой, в которой блестела седина, с тёмными, провалившимися как у святых страстотерпцев на иконах глазами, постаревший за неполных три месяца больше, чем за пять лет. Знал, что и Алёна высохла - не потому, что худым было их житье - правду сказать, мог бы Бэла и получше содержать пленника! - а от тоски и тревоги за своего милого.

- Больно мне, - с трудом выговорил он. - Не могу я больше. Может… - Он с тоской посмотрел на крышку лаза, ведущего вниз.

Алёна поняла его взгляд.

- Не смей! - прошептала она. - Ты князь, а не холоп! Не думай даже унижаться перед ним!

- Алёна! - с мукой выкрикнул Владимир, срывая с себя её руки. - Да что ты говоришь-то! Не могу я больше! Не могу! Домой хочу! На Русь! Хоть изгоем - но на Русь! В Галич хочу! Боярам бы в ноги поклонился. Пущай их советы, пущай что угодно - лишь бы домой! Тяжко мне!

Алёна отступила, прижав руки к груди.

- Боярам? В Галич? - прошептала она. - А ты забыл, как они меня убить хотели? Как ты бежал от них - меня спасая и детей? А ты…

- Помню я всё! - рассердился Владимир. - Да сердце болит! Не могу я больше! Не могу! Кажется, сойди ко мне божий ангел, молви: «Ворочу я тебя на Русь, посажу на галицкий стол, только отрекись от самого дорогого»…

Не дослушав, Алёна закрыла лицо руками и поспешила прочь. Укрывшись в шатре, как подкошенная, рухнула на колени перед укреплёнными на шесте образами, зачастила, осеняя себя крестным знамением:

- Господи Боже, Господи Боже, Господи Боже! Спаси и помилуй! На тя уповаю - просвети разум Владимира, укрепи дух ему… и ниспошли нам спасение! Господи Боже! Спаси и помилуй! Ниспошли ему помощь и спасение! Не о себе прошу - о Владимире и сыне! Господи, Господи, Господи…

Внизу ходила стража. Попарно, сторожась не то лихих людей, не то доброхотов пленного князя. Иногда Владимир, бродя по вершине башни, поглядывал на них сверху. Много бы он дал, чтобы так же прогуляться по земле. Камень, окружавший его, наводил тоску. И ветер стих, и шатёр совсем стал похож на лебедя со связанными крыльями. Вот-вот придёт княжий повар, возьмёт за горло, перережет тонкую шею и начнёт свежевать, чтобы подать к столу.