— Поздно, мне идти далеко.
— А вы у нас оставайтесь, — неожиданно предложил брат. — С Верой спать будете, только она ноги складывать любит.
Таня смутилась, быстро проговорила:
— Как-нибудь в другой раз. Мне к завтрашнему дню надо план писать.
— Ну ладно. Саньке спасибо за марки скажите, я в долгу не останусь, — вздохнул Костя.
Он потянулся к подоконнику, включил радиоприемник. Из запыленного кругляшка ударила по комнате музыка. И странное дело, веселый перебор баяна замкнул что-то у меня внутри.
— Вот! А я-то думал, куда его девать! — воскликнул я. — Таня, у нас есть аккордеон. Давай отнесем Саньке. Ему он просто необходим, может, из него великий музыкант получится.
Я достал из шкафа аккордеон, обмахнул его пер-попавшейся под руку тряпкой. Вспыхнула перламутровая отделка, весело блеснули на снегу белые клавиши.
— Что ты, зачем? Может, сказать Павлу Григорьевичу, он купит, — растерянно проговорила Таня.
— Скажешь тоже! Где-то еще футляр был. — Я заглянул под кровать.
— У него замок сломался, мама вынесла в кладовку, — подсказала Вера.
Я сбегал в кладовку, принес матовый от инея и пыли футляр. Вера вытряхнула из него мусор, протерла сырой тряпкой.
Мы вышли на дорогу. Я нес аккордеон на плече, так было удобнее. Таня шла впереди, каблуки сапожек впивались в снег. Тропинка петляла между кочек. По верхушкам деревьев, переваливаясь с боку на бок, сопровождая нас, прыгала луна.
— Давай помогу, он, наверное, тяжелый. — Таня остановилась, преградила мне дорогу.
— А ну, посторонись! — шутливо двинулся я на нее.
— И не подумаю, — засмеялась она. — Ты мне лучше скажи, почему из магазина пришел сердитым.
— Тебе показалось.
— Не хочешь говорить? — обиделась Таня.
— Как тебе объяснить все? — Я замялся, не зная, что сказать. Она поняла по-своему.
— Ничего не надо объяснять. — Голос у нее дрогнул, сорвался. — Ты рассердился, что я к вам пришла.
— Таня, что ты говоришь! — взмолился я. — И как только такое пришло в голову. Ребятишки в тебе души не чают.
— А ты? — тихо, почти шепотом, спросила она.
Слова, которые я так долго носил в себе, которые были нужны именно сейчас, пропали. Я молчал, язык застыл, будто приклеился к зубам.
Сегодня, когда она появилась в нашем доме, я почувствовал, что Таня со свойственной ей прямотой пошла мне навстречу. Я боялся поверить в это. Все было так неожиданно. Меня пугало другое, может, она это сделала из-за жалости к ребятишкам.
Где-то в стороне от поселка лаяли собаки, и от их тоскливого бреха стало неспокойно на душе, точно я проскочил мимо дома близкого мне человека.
Рядом за кустами чернел забор детдома, чуть выше на меня осуждающе глядела луна. Таня закутала лицо платком, зябко поежилась.
— Пошли, чего остановились!
Я поднял аккордеон. Мне хотелось что-нибудь сказать ей, смять это молчание, сломать невесть откуда возникшую стену. Но я топал за ней следом, в душе проклиная себя.
«И в кого я такой удался! Обязательно нужно испортить все».
Миновали проходную, остановились около жилого корпуса.
— Вот и пришли, — сказала Таня.
Она поднялась на крыльцо, достала из кармана ключ, с металлическим хрустом щелкнул замок. Комната, в которой она жила, была маленькой, тихой и полупустой. У окна стол, над кроватью книжная полка, в углу тумбочка, на ней круглое зеркало.
— Раньше здесь сторожиха жила, — сказала Таня.
Я поискал глазами, куда бы поставить аккордеон.
Таня убрала со стола тетрадки. Из самой нижней выпали и разлетелись по комнате листки с рисунками. Я поставил на стол аккордеон, собрал их в стопку, стал рассматривать. Чего только там не было! Деревья, дома, самолеты, машины, собаки, зайцы. На одном из рисунков я узнал детдом. Рядом с ним крохотные человечки, круглолицая, величиной с дом, воспитательница. Почти на каждом листке старательным детским почерком было выведено: «Татьяне Васильевне в день рождения».
Я вспомнил, как после концерта ребятишки подходили к ней, смущенно совали эти самые листки.
— Что же ты не сказала? — обиженно спросил я.
— А зачем? Мне и так хорошо было.
Таня подняла залетевший под стол листок.
— Посмотри. Вот Саня нарисовал.
Я узнал, вернее, догадался, что на рисунке Санька изобразил свой поселок Бакалеи. На переднем плане был нарисован клуб, от него, будто в очереди друг за другом, вниз шел ровный ряд домиков, чуть выше, под самый обрез листа, раскрашенные зеленым карандашом, бугрились гольцы.