В тот самый момент, когда я боролся с нарастающей паникой внутри себя, хотя, может это и не паника, но точнее я не могу описать это ощущение, Эвелин остановилась, указывая крохотной ручонкой на склеп слева от нее.
Мы пришли.
Сделав несколько глубоких вдохов, я подошел к этому бетонному сооружению, которое своими внушительными размерами напоминало небольшой гараж для одной легковой машины. Оценив размеры плиты, перекрывающей вход и свои силы, я приложился к ней сбоку плечом и, как следует навалившись, не без труда, начал мало-помалу сдвигать ее с места, открывая путь в зияющую чернотой беспросветную тьму могильного склепа.
Закончив с плитой, я достал и зажег фонарик, чтобы видеть куда делать следующие шаги. Запах изнутри исходил настолько мерзкий и тошнотворный, что мне пришлось закрыть лицо рукавом куртки, иначе бы меня попросту вывернуло остатками завтрака; если они еще были где-то в желудке, что очень маловероятно, с учетом того, что я ел последний раз не менее десяти часов назад (я совсем позабыл о тех сандвичах, которые я упаковал в сумку сегодня утром. Так всегда бывает, когда я чем-то сильно увлечен).
На самом деле очень странно, что спустя столько лет запах все еще сохранился. Наверное, все дело в том, что помещение было плотно закрыто и в него не поступал ни кислород, ни солнечный свет.
Осветив перед собой путь, я сделал еще несколько шагов вперед. Эвелин прошла вслед за мной. Дышать становилось все легче — ощущалось, что комната наполняется привычным для меня воздухом. Внутри я заметил, что сам склеп разделен на четыре части, каждый из которых предназначался для захоронения отдельного человека — четыре бетонных полки с углублениями висели на стенах, приколоченные железными цепями. Ну да, было бы слишком расточительно возводить такое помещение лишь для одного.
Девочка немедля подошла к одному из углублений у дальней стены и остановилась около него, опустив голову. Мне было не понятно, то ли она скорбит по самой себе, то ли показывает мне, что она нашла свое тело, потому я сразу подошел к ней.
− Это… это ты, верно, Эва? — спросил я немного робко и большим состраданием в голосе. Я уже выяснил, что даже призраки испытывают чувства, там, на поляне в парке, потому, как бы ни было мне неприятно все это, я не мог столь холодно и беспристрастно говорить о лежащих передо мной останках в присутствии их владельца.
Девочка медленно кивнула головой, после чего сразу же, словно дым от сигареты, бесследно растворилась в воздухе.
На часах уже без четверти десять, а это значит, что времени у меня менее двух часов и пора бы поторопиться, чтобы успеть все приготовить.
Скелет, который, по моему мнению, должен был уже полностью разложиться и изветшать, исчезнув полностью, по-прежнему сохранял свою целостную структуру, почти как тот школьный экспонат в кабинете биологии. Только был он в разы меньше и покрыт толстым слоем черной пыли, глубоко въевшейся в кости, и остатками сгнившей одежды, в которой тело девочки было помещено сюда.
Обыскав все вокруг, я не смог найти ничего, принадлежавшего ей, но это, как я понимал теперь, было и не нужно, ведь сам скелет подойдет как нельзя хорошо в качестве «какого-то личного предмета усопшего».
Хорошо, если так оно и есть. Шанса на ошибку у меня нет и возможности повторить ритуал, в случае неудачи — тоже, потому все должно быть наверняка.
Я остановился напротив полки и, в который раз рассматривая скелет с фонариком, надеялся, что все же что-то упустил; и я был прав. Не встань я под этим углом, то не заметил бы слабого блеска в левой кисти скелета в тот момент, когда ее касался луч фонаря. Это была маленькая подвеска на тонкой, возможно, серебряной цепочке, которую, как я понимаю, девочка крепко сжимала в руке прямо перед смертью. Как я узнал через минуту — именная, подаренная ей родителями. Открыв ее, я увидел их совместное фото и подпись «С любовью Эвелин от родителей».
Жутко находиться в этом месте и ощущать себя расхитителем гробниц. Не представляю, как бы я мог оправдываться, появись сейчас на пороге этой бетонной комнаты какой-нибудь полицейский или сторож. Расскажи я правду, то меня тут же упрячут в психушку, а если солгать — за решетку.
Половина одиннадцатого и времени на то, чтобы перебирать свои переживания и этические несогласованности у меня не осталось.