В. Кавторин, В. Чубинский
Роман и история
Диалог в письмах
В. В. ЧУБИНСКОМУ
Едва проглотив начало «Детей Арбата», мы с Вами, Вадим Васильевич, сговорились обсудить этот роман, уделив основное внимание образу Сталина…
Но теперь, когда роман дочитан и жжет душу, у меня, право же, нет сил откладывать наш диалог!А посему — не заменить ли ультрасовременный жанр беседы под магнитофон старомодной перепиской? Разумеется, «трактаты в дружеском письме» давно вышли из моды, но… почему бы не попробовать? Проиграем в живости, зато, возможно, выиграем в серьезности, а ради этого рискнуть стоит.
Это первое. И второе: когда роман прочитан до конца, мне совсем не хочется ограничивать наш диалог образом Сталина.
Нет, нет, во второй и третьей частях он не потускнел — наоборот, приобрел ту степень многомерности и противоречивости, которая отличает вживе воплощенное от просто хорошо продуманного, измышленного. И в первых же откликах читатели, критики, художники именно образ Сталина отмечают как самую яркую художественную удачу романа.
«Рыбаков предпринял смелую попытку воссоздать внутренний мир Сталина этой поры, его истинный характер, реальные причины и мотивы его поведения и принимаемых решений.
Перед нами — отнюдь не одномерная фигура, покрытая в зависимости от позиций и настроений пишущих то ослепительным лаком, то густой черной краской.
Как полученную некогда травму руки, этот человек с давних лет несет и душевную щербину. В нем таится не только понятная, временами сообщающаяся и читателю искренняя боль за отцовскую неприкаянность, но и болезненно разросшаяся память обо всех испытанных на самой заре жизни тяготах и унижениях и даже о куда более поздних уколах своему самолюбию.
Все это оборачивается невероятной жаждой самоутверждения, своеобразного реванша, которая постепенно все более трансформирует, скорее даже — деформирует его взгляды — от защиты таких же обездоленных, каким был он сам, к заботам о том, как надежнее управлять людьми; от атак на твердыни прежней власти — к тайным мыслям о „бастионе страха, который необходимо возвести, чтобы защитить народ и страну“ (но не в последнюю очередь — упрочить свое собственное положение)».
Прошу прощения, Вадим Васильевич, за столь обширную выписку. Статью А. Туркова в «Литературной газете» Вы, конечно же, читали. Хорошая статья. Умная, доказательная. Впрочем, и другие критики говорят о том же — о высокой степени исторической и психологической достоверности созданного А. Рыбаковым образа Сталина. Тут можно бы, как говорится, просто «присоединиться к предыдущим ораторам», но…
Но, признаться, это почти единодушное принятие нашей критикой рыбаковского Сталина меня не только радует, но и смущает.
Вот, например, насчет «густой черной краски»… Перебираю в памяти все, что читал в последние годы о И. В. Сталине, и почему-то этой краски не нахожу… Если она и была, то довольно давно. В последние же полтора-два десятилетия в ход шел чаще «ослепительный лак». Тут-то за примерами ходить недалеко.
«Он (Жуков. — В. К.) размышлял о Сталине как о верном соратнике Ленина, мудром продолжателе его учения и величайшем военно-политическом стратеге с железной волей и непостижимой глубиной ума». Размышления героя могут, конечно, и не совпадать с авторскими… Но дальше. Сместив Жукова с поста начальника Генштаба, Сталин в этом романе рассуждает так: «Эти товарищи (военные. — В. К.) потом, наверное, говорят: „Я предупреждал товарища Сталина, а он поступил по-своему…“ А как предупреждал, какими доводами, с какой мерой доказательности?.. Если б наше правительство, Центральный Комитет партии могли полностью положиться на кого-нибудь из военных, думаю, что Сталину не пришлось бы брать на себя главное командование…»
Крепкая память Жукова точно воспроизвела слова Сталина, и он всматривался в их смысл критически, с желанием в чем-то возражать, хотя понимал, что Сталин имел основание рассуждать именно так.
Автор, похоже, даже не чувствует, какой издевкой, каким дьявольским глумлением оборачивается весь этот пассаж для тех, кто помнит о «товарищах военных», Сталину возражавших (недостаточно, выходит, убедительно?), а потому и до войны-то не доживших. Или роман написан лишь для беспамятных?
И это, увы, не прошлое. Я цитирую роман И. Стаднюка «Москва, 41‑й», опубликованный в «Молодой гвардии» два года назад, а нынче объявленный в планах «Роман-газеты». «Ослепительный лак», как видим, позиций своих не сдает.
Но дело даже не в этом. Трудно, согласитесь, представить себе человека, для которого образ Сталина в романах И. Стаднюка и А. Рыбакова был бы равно приемлем. Так почему же нет споров, почему и тот и другой образ критика расхваливает одновременно? (Прошлым летом многие писали о «Детях Арбата» и тогда же «Молодая гвардия» — о романах И. Стаднюка.)