Хотя наши расхождения в анализе романа и исторической реальности, ставшей в нем предметом художественного исследования, не столь уж велики, двух пунктов мне хочется все же коснуться.
Должен, во-первых, подчеркнуть, что, говоря о невозможности для Кирова выступить против Сталина и о «временном маневре с истиной», который обернулся для него «долговременными оковами лжи», я имел в виду только героев романа, а не их исторические прототипы.
То, что романный Киров далеко не во всем совпадает с историческим, несомненно. Думаю, автор пошел на эту трансформацию отчасти сознательно, ибо в созданной им идейной структуре этот, как Вы говорите, «собирательный образ старого большевика» совершенно необходим. Без драмы подобного самообмана трагическая правда изображаемого им времени была бы неполной.
Вопрос же о том, были ли в партии к началу тридцатых годов силы, сознательно противостоящие политике И. В. Сталина, и сколь были они значительны, разумеется, весьма важен и интересен. Но судить о подобных вещах во всеоружии фактов мы сможем, вероятно, не так уж скоро — Ваши коллеги-историки, насколько я знаю, еще и не приступили к разработке многих документальных «слоев», отложившихся в те годы.
И во-вторых. Признавая, что уникальность романа «Дети Арбата» определяется именно образом Сталина (столь глубоко разработан он у нас не был), я все же никак не могу согласиться с Вами, что «именно Сталин, а отнюдь не Саша Панкратов — истинный главный герой романа».
Для меня Саша Панкратов как герой романа по меньшей мере равновелик Сталину. И не только с художественной точки зрения, не только потому, что это столь же проникновенно выписанный глубокий человеческий характер, действующий в конкретно-исторических обстоятельствах…
Вы справедливо пишете, что Сталин «не мог отказаться от социалистической идеи», ибо действовал «в рамках, определенных ему историей». Саша Панкратов тоже не смог отказаться от этой идеи, но совсем по другой причине; на этой идее он был воспитан, она была сутью всей его духовной жизни, и отказ от нее был бы для Саши равносилен отказу от всего человеческого в себе. И тысячи, миллионы таких Саш, как бы трагически ни складывалась их судьба, были по сути главнейшей из тех «рамок, отведенных историей», что ограничивали опасную «свободу творчества» Сталина. Думаю даже, что, будь в поколении «детей Арбата» побольше таких Саш да поменьше Шароков и Марасевичей, будь «железная когорта» отцов меньше подвержена соблазнам скороспелого «казарменного коммунизма» — и победа «сталинщины» стала бы вообще невозможной.
Но это, увы, из области «исторических мечтаний». Облик каждого поколения формируют не субъективные намерения предыдущего, а социальная практика. Ни «дети Арбата», ни их отцы не могли быть другими.
Но тем и силен, по-моему, роман А. Рыбакова, что автору удалось показать не только прямое воздействие политики Сталина на судьбы двух поколений, не только деформацию их идеалов под прессом этой политики, но и обратное (ограничительное) воздействие этих судеб и идеалов на сталинскую политику, которая, что ни говори, а всякий раз терпела поражение там, где не могла низвести человеческую личность на роль винтика.
Роман А. Рыбакова, по сути, укрепляет нас в мысли, что только развитие действенной демократии, только «социалистический плюрализм» идейных исканий, а вовсе не показушное, «шаманское» единодушие и единомыслие могут гарантировать нас от возрождения «сталинщины», как в ее трагической (30‑е и 40‑е), так и в фарсовой (70‑е годы) формах.
«В истории, в культуре, в общественной памяти страны, — писал в „Московских новостях“ (№14 от 21.10.87 г.) старейший наш кинодраматург Евг. Габрилович, — образовалось множество белых пятен. Я мечтаю о том, чтобы все, пропущенное искусством в отображении нашей жизни, было бы искусством и возвращено. Это такие страницы, во-первых, подлинного драматизма, во-вторых, героизма, которые являются сущностью человеческой жизни и сущностью жизни общества».
«Дети Арбата» — одна из самых первых, талантливых и смелых попыток возвратить «пропущенное искусством в отображении нашей жизни». В этом смысле она — писательский подвиг. Но для литературы в целом — это, думается, лишь первый шаг. И я надеюсь, что дальше писатели двинутся не в гордом одиночестве, а чувствуя рядом дружеское плечо историков-профессионалов и все плотнее опираясь на добытый и осмысленный ими фактический материал.